В бой идут «старики»...
Продолжение. Начало в «МС» № 19 от 7 мая 2013 года.
Югославия. Весна 1945 года. Николай Сухов в первом ряду в центре.
Почти семьдесят лет – минуло с той поры, а помнится каждая даже, казалось бы, мелочь, какая-то несущественная деталь, подробность, – Николай Васильевич с трудом справляется с нахлынувшим волнением. – Разве такое забудешь? Война только в плохих фильмах чем-то вроде увлекательного приключения представляется, а на самом деле это кровь и боль, смерть друзей, грязь и вши. Это каждый день, как последний, потому что не знаешь, доживешь ли до завтра. Это страх смерти. Не верьте тем, кто говорит, что не боялся на войне. Все боятся. Самое трудное на войне — пересилить в себе естественный страх и делать то, что ты должен делать. Стрелять или обеспечивать связь, до кровавых мозолей копать мерзлую землю, лежать в полузасыпанном окопе, пережидая бомбёжку, а потом подняться из этого окопа и идти вперед навстречу летящим в тебя пулям, навстречу смерти…
В эвакогоспитале
– Госпиталь располагался в каком-то большом, полуразрушенном украинском селе, — продолжил свой неторопливый рассказ Николай Васильевич. — Как называлось село — не помню. Помню лишь, что лежали мы в каких-то больших сараях. Рана моя заживала медленно, и меня начали готовить к отправке на долечивание в глубокий тыл, но уж очень не хотелось мне отстать от своих, от своей роты, в которой остались боевые друзья, те немногие, кто выжил после боёв на Мышковой и на Миус-фронте. Я видел, как в госпиталь приезжали машины из нашей дивизии, и, в конце концов, упросил врачей оставить меня в этом госпитале, чтобы после выписки смог я вернуться в свою часть. Но военная судьба распорядилась по-своему.
Когда подошло время выписываться, машины из нашей дивизии в госпитале уже не появлялись, а в канцелярии госпиталя мне сказали, что дивизию перевели на другой участок фронта. В одной палате со мной лежал офицер-лётчик. Мы познакомились, подружились. Выписали нас тоже вместе, и он, видя, как я расстроен тем, что отстал от своей части, предложил мне проситься к ним в истребительный полк 236‑й истребительной авиационной дивизии.
Из артиллерии — в авиацию
– Полк базировался неподалёку на полевом аэродроме, а опытные связисты требовались везде. Вот так из артиллерии перешёл я в авиацию. Это было сравнительно спокойное время. В жестоких боях под Краснодаром полк понёс большие потери, и сейчас, пользуясь передышкой, встречал пополнение, новые машины, обучал молодёжь. А в начале ноября началась операция по освобождению от немцев Крымского полуострова. В районе посёлка Эльтиген был высажен десант. Мы его знали как группу Гладкова, и главной задачей авиации была поддержка десанта с воздуха, постоянное сопровождение и прикрытие наших бомбардировщиков и штурмовиков.
Знаешь, когда самолёты поднимаются в воздух и улетают на боевое задание, оставшиеся на земле прислушиваются к небу, ловят сигналы, каждое слово, любой звук оттуда, где кипит бой, где товарищи каждую минуту рискуют жизнью. Всё ли обойдётся благополучно? Все ли вернутся назад? Ожидание это выматывает, держит в постоянном напряжении, и те сорок минут, на которые хватает горючего в баках «яка», кажутся вечностью. Эльтингенская операция закончилась в середине декабря сорок третьего. Остатки группы Гладкова под прикрытием истребителей дивизии были переправлены на восточный берег полуострова, а основные силы дивизии перебросили на Львовское направление.
В бой идут одни «старики»
– Часто случалось так, что связистов направляли в предполагаемый район предстоящих воздушных боёв с заданием с земли корректировать действия лётчиков в бою, и тогда радист сам становился непосредственным участником боя, предупреждая пилотов «маленьких», как называли «ЯК‑1» и «ЯК‑3», и «горбатых» штурмовиков «ИЛ‑2» о приближающихся «худых» — так называли немецкие истребители «Мессершмидт‑109». Радист сообщал о результатах бомбёжек и штурмовки наземных целей, о расположении зенитных батарей немцев. И в такой ситуации от радиста на земле нередко зависел исход боя в небе, зависела жизнь лётчика. Ответственность огромная.
Кроме фильма «Горячий снег», есть у меня ещё один любимый фильм о войне — «В бой идут одни старики». В основе его реальные военные события лета сорок четвёртого года – освобождение Украины. За участие во Львовской операции дивизия получила почётное название «Львовская». Везде, в любой исторической и мемуарной литературе, во всех справочниках основной акцент делается на наземных войсках, на их успехах или поражениях. Наверное, по большому счёту это правильно. Ни один город, ни одна крепость не считается взятой, пока в неё не вошла пехота. Бесспорно, основная тяжесть боёв лежала на пехоте, но и лётчики не были в стороне. Во время львовской операции против нас были брошены лучшие части «Люфтваффе». Немцы любой ценой пытались вернуть себе недавнее господство в воздухе. Кроме отлично зарекомендовавших себя «Мессершмидтов», немецкие авиационные полки пополнились новыми машинами — истребителями «Фоке-Вульф-190», на которых летали настоящие воздушные асы. После боёв за Крым и Львов во многих полках осталось по 10-12, а то и по 5-6 опытных лётчиков. Большинство составляла необстрелянная молодёжь — 18-19‑летние мальчишки, только окончившие лётные училища и имеющие за плечами по десять часов лётной практики в режиме «взлёт-посадка». Для опытных немецких летчиков такие новички были лёгкой добычей, и поначалу дивизия несла очень большие потери. Это был период, когда в нашем полку, так же, как в кино, старались беречь «желторотиков», как называли старики молодое пополнение, когда в бой шли одни «старики».
С братьями-славянами
– В начале осени мы перешли границу с Болгарией, и почти сразу же Болгария, бывшая всё это время союзницей фашистской Германии, капитулировала, а спустя короткое время вступила в войну теперь уже на стороне Советского Союза против немцев. Болгарский период нашей войны вспоминается, как какой-то отдых после всех военных бед и лишений. Жили уже не в палатках и не в землянках, а в нормальных домах, спали на кроватях. Вообще, там всё было почти как у нас. И язык почти такой же. Во всяком случае, мы уже через несколько дней хорошо понимали болгар, а они нас. А в октябре сорок четвёртого наши войска вошли в Югославию, и полк наш перебазировался на аэродром в небольшом городке Бела Црква. Здесь встретились с югославскими партизанами из армии Броз Тито, а вскоре в составе полка была организована эскадрилья югославских лётчиков, которые учились летать и воевать на наших «ЯК‑1». Хорошие были парни, эти югославские партизаны. Весёлые, очень доброжелательные. А немцев ненавидели не меньше нас и воевали хорошо — смело, решительно.
Земляки на чужой земле/
–Недалеко от городка были винные склады: полуподземные помещения, в которых рядами стояли огромные бочки с вином. Открываешь старинные медные краны, и через несколько секунд — полное ведро отличного вина. А жили мы в доме какой-то аристократки. Она ушла вместе с отступавшими немцами. Вернее, это даже не дом, а небольшой замок. Роскошные интерьеры, лепные потолки, лестницы с резными перилами и во всю стену великолепно написанная маслом картина, на которой изображена сама хозяйка этого замка — красивая женщина средних лет. Там же нам довелось познакомиться и с автором картины. Им оказался русский старичок-художник родом из села Иваново‑Вознесенск Владимирской губернии. Когда-то он окончил Московскую академию художеств и был направлен на стажировку в Италию. Там художник приглянулся богатой сербской аристократке, и она предложила ему служить у неё. С тех пор он жил там. И ещё одного земляка довелось встретить там же, в Белой Цркви. За годы войны я успел отвыкнуть от ивановского говора, так уж сложилось, что служил, в основном, с москвичами, ленинградцами, белорусами, а земляков из Ивановской области не встречал, если не считать женщину-военврача, которую вместе со мной под Токмаком ранило. И какова же была моя радость, когда однажды на улице Белой Цркви я услышал такую родную ивановскую речь. Кто-то наворачивал на «о» прямо как в Шуе. Это оказался изрядно пьяный пожилой мужчина — местный сапожник. Родом он, действительно, ивановский — откуда-то из деревни недалеко от Вичуги. Давным-давно, ещё в Первую мировую, попал он в плен к австрийцам, а когда кончилась война и началась революция, домой не поехал, а остался в Сербии. С тех пор здесь и живёт.
«Разгружайся! Приехали!»
— Победу встретили там же, в Белой Цркви. Пили вино, радовались, мечтали о том, что скоро отпустят по домам, а вместо этого в конце июля вдруг приказ: всю технику и оборудование передать югославам, а самим грузиться в эшелон – и на Дальний Восток получать новые самолёты и воевать с Японией.
Проехали Болгарию, почти всю Украину и вдруг остановились где-то в степи, загнали вагоны в тупик, и паровоз куда-то уехал. Впрочем, нас это нисколько не огорчало. Запас продуктов в эшелоне был, а самые предусмотрительные из нас и вином югославским запаслись в дорогу. На войну мы не спешили — никуда она от нас не уйдёт, а раз уж выпала возможность отдохнуть, надо отдыхать. Стояли мы на этом полустанке, наверное, с неделю, а потом по рации в штабной вагон сообщили о том, что Япония тоже капитулировала. Радости было столько, что и не выскажешь. Ещё через день пришёл паровоз, подцепил наш эшелон и потащил в другую сторону. Проехали Сочи, военно-грузинскую железную дорогу, кавказский хребет и, наконец, команда: «Разгружайся! Приехали!».
Возвращение к мирной жизни
Маленький пыльный городок на юге Армении — Ленинакан. Здесь дослуживал герой нашего повествования до лета 46‑го, когда военнослужащих 1922 года рождения начали увольнять в запас. Домой вернулся в августе, ровно через пять лет после того, как родителям передали подобранную на перроне Шуйского вокзала записку, в которой писал он о том, что едет воевать. Отдохнул, а осенью поехал Николай Васильевич в Иваново восстанавливаться в техникуме. Война кончилась, нужно было привыкать к мирной жизни, и вспомнил он о том, как мечтал когда-то стать художником по тканям.
Тридцать с лишним лет отработал Николай Васильевич в художественной мастерской ситцевой фабрики (нынешнее ОАО ХБК «Шуйские ситцы»). Не изменил он своей мечте и тогда, когда пришло время выхода на пенсию. В Шуе к тому времени его знали как мастера художественной фотографии. Со своим «Зенитом» обошёл и объехал он всю центральную Россию. А ещё для себя, для души, писал этюды маслом до тех пор, пока не стало сдавать зрение.
Встречаясь, знакомясь с поколением победителей, я не устаю удивляться огромному запасу доброты, жизнелюбия, оптимизма, заложенного в этих людях. Они прошли огонь, боль и ужасы самой кровопролитной в истории человечества войны и остались удивительно светлыми и в то же время твёрдыми, решительными и непреклонными, когда это касалось их убеждений и принципов. Кто-то из известных современных деятелей искусства, отвечая на вопрос о том, в чём отличие поколения, прошедшего Великую Отечественную войну, от нас, сегодняшних, ответил:
— Они более настоящие, чем мы…
