На войну попала по ошибке
Это уже позже выяснилось, что призвать в армию должны были её однофамилицу, но разбираться она не стала и пошла служить.
«Да о чём же рассказывать-то? — задумалась Нина Александровна. — Подвигов я не совершала, в атаки не ходила, да и вообще, сколько лет прошло, разве что вспомнишь?» Разговор явно не клеился. Собеседница моя на вопросы отвечала неохотно, односложно, часто ссылаясь на то, что с годами (а Нине Александровне Закорюкиной в ноябре прошлого года исполнилось 90 лет) память стала подводить, мало что вспоминается. Но постепенно некоторая напряжённость, вызванная неожиданным визитом незнакомого человека, прошла, и полились воспоминания…
Уставали, конечно, жутко
— Семья у нас большая была — семь человек детей. Жили мы здесь, в Чернцах. Взрослые все работали на фабрике. Нас так и звали — фабричные. Училась в школе в Введенье, а после 7 класса поступила в Шуйское ФЗУ, которое тогда было на Нагорной улице. Выучилась на ткачиху и в неполные 16 лет пришла работать на нашу фабрику. Было это весной тридцать восьмого года. До осени 41-го работала на станках, а с началом первой военной зимы фабрика, в основном, стояла — работать было некому, и нас направляли то на лесозаготовки — пилили дрова для фаб-ричной котельной, то на расчистку дороги на Шую. Зима была холодная, снежная, дорогу то и дело переметало, поднимали нас ещё затемно и везли в сторону Шуи расчищать дорогу. Уставали, конечно, жутко, да и голодные были постоянно, но куда же денешься?..
И пошла я служить…
— Летом 42-го неожиданно получила я повестку из военкомата. Это уже потом, много времени спустя, выяснилось, что призвать в армию должны были не меня, а мою однофамилицу. Её тоже Ниной звали, и фамилия, как у меня, — Закорюкина. Только она окончила Шуйское медучилище и была военнообязанная, а я – нет. Но тогда разбираться никто не стал, и пошла я служить. Сначала привезли нас в какой-то полевой лагерь в лесу под Калугой и несколько месяцев учили на радистов. Поговаривали, что готовят нас для заброски в тыл к немцам, но вместо этого попала я в роту связи при штабе дивизии. Было это на 1-м Украинском фронте осенью сорок второго года. Но не долго я там прослужила — простыла сильно, малярию подхватила и на месяц с лишним угодила в госпиталь, а когда выписали, то направили меня уже на 3-й Белорусский фронт, которым тогда Черняховский командовал…
Гауптвахта на пять суток
— Знаешь, что больше всего мне запомнилось? Не обстрелы, не бомбёжки, хотя и они были. Холод, грязь и постоянное чувство голода. Кормили нас скудно, при каждом удобном случае мы искали возможность раздобыть что-нибудь съестное. Собирали по полям морковь, картошку, свёклу, случалось, и воровали у литовцев. Относились-то они к нам не больно хорошо, так что на угощение рассчитывать особо не приходилось.
Бывало так, что по два с лишним месяца бани не было, а мы ведь девчонки. Найдём где-нибудь лужу почище, натянем над ней полог, там и моемся. Хорошо, если у старшины удастся чистое бельё получить, а нет, так и обратно грязное надеваешь. Зато старшина очень строго следил за тем, чтобы вшей не было. Не дай Бог обнаружит при осмотре — тут же или наряд вне очереди даёт, или на «губу» отправит. Он у нас вообще злой был.
Как-то раз после большого перехода остановились мы в лесу. До передовой было не очень далеко. А на дворе июль месяц, ягод в лесу — море. Вот мы втроём и пошли по ягоды. Набрали по полному котелку, а в штабе тем временем переполох — ни одного связиста на месте нет! Выходим мы к нашим палаткам, а старшина — тут как тут. Вырвал у нас котелки, высыпал ягоды на землю и растоптал их. Так обидно было! Отдал бы повару или в санбат, а он растоптал… Потом сорвал с нас ремни, погоны и всех троих отправил под арест на пять суток. А в полевых условиях какая гауптвахта может быть? Запер он нас в каком-то сарае, соломы на пол бросил, к дверям часового с винтовкой поставил. Да, ладно, Бог с ним, с арестом-то, хуже было то, что покормить нас забыли. Хорошо, что сидеть нам недолго пришлось. Кто-то из штабных офицеров спрашивает старшину, где связисты. Он доложил, что арестованы за самовольную отлучку из расположения части. А ему вместо похвалы за служебное рвение нагоняй устроили. Кто, говорят, позволил штабных связистов арестовывать? А кто связь будет обеспечивать? Словом, часа через три выпустили нас, — улыбается Нина Александровна.
Боевое крещение
— Всякое бывало, — продолжает свой рассказ ветеран. — Как-то на переходе налетели немецкие самолёты. Страху тогда натерпелась! Моторы ревут, бомбы рвутся — жуть. Но я счастливая — бомба совсем недалеко от меня взорвалась. Землёй меня присыпало, оглушило слегка, но жива и невредима осталась. Только один совсем маленький осколок, видимо, рикошетом от чего-то, попал мне в бровь. Крови, правда, много было, но сама рана, на моё счастье, несерьёзная оказалась. Мне прямо в нашей санчасти осколок этот иглой и магнитом вытащили, бровь зашили, и пошла я дальше служить.
Вскоре вышли мы к Неману. Приказали ночью без лишнего шума на левый берег перейти и связь штаба с батальонами на левом берегу установить. Неман глубокий, течение сильное — на лодке или на плоту снесёт течением далеко от нужного места, да и немцы обнаружить могут, вот и решили вброд переходить. Разведчики нашли одно такое место — узкая песчаная отмель тянулась чуть не до того берега, почти всю реку по пояс перейти можно было, только у самого левого берега глубоко было, но там нас уже встречали. Предупредили: идти строго след в след, ни шагу в сторону, там сразу глубина начиналась, а мы в сапогах да в шинелях — разве выплывешь? Почти половину реки прошли, как немцы то ли обнаружили нас, а может просто так, на всякий случай, выпустили по реке несколько мин. Одна взорвалась в нескольких шагах от меня, я от испуга шарахнулась в сторону, а там — глубина и течение. Словом, тонуть я начала, уже и с жизнью попрощалась. Хорошо, заметили меня с берега, сначала круг спасательный кинули, а потом кто-то из бойцов мне на помощь прыгнул и помог выбраться…
За боевые заслуги
В конце осени сорок четвёртого связист Закорюкина Нина Александровна была представлена к медали «За боевые заслуги».
— Народу в частях не хватало, даже в караул некому ходить было. Вот нас, связистов, в свободное от дежурства время и направляли кого в караул, кого на кухню, кого куда. Охраняла я тогда армейский склад. Темнота, тишина. И вдруг слышу — идёт кто-то. Прямо к моему посту направляется. Подошёл поближе — не разобрать кто, свой или чужой, только силуэт угадывается да папироса в темноте вспыхивает.
Ну я, как по уставу положено, винтовку с плеча сняла. Стой, кричу, кто идёт! А он остановился шагах в десяти от меня и молчит. Я ещё раз окликнула — всё равно молчит, только папиросой попыхивает, а потом снова в мою сторону направился. Я затвор передёрнула и в воздух пальнула. Бросил мой нарушитель папироску свою и бегом прочь. А ко мне на выстрел начальник караула прибежал. Рассказала я ему, как дело было, походили мы там, где нарушитель стоял, но так ничего не нашли. А наутро начальник штаба части построил роту, велел мне выйти из строя и за отличное несение караульной службы объявил благодарность и приказал как следует накормить — вот это была действительно награда! А ещё недели через две вручили мне эту медаль.
...До самой победы по лесам да по болотам мы путешествовали. Победу встретили под самым Кёнигсбергом. Вот и говорю, что счастливая я. Не успела наша часть к штурму Кёнигсберга. А если бы успела, может, и не разговаривали бы мы с тобой сегодня, — там ведь наших солдат не счесть, сколько полегло.
После войны хорошо жить стали
— В сорок пятом году демобилизовали меня, — продолжает свой неторопливый рассказ Нина Александровна. — Приехала домой вся в фурункулах, простуженная. Лечилась почти до осени, а осенью 45-го снова пришла на фабрику. После войны хорошо жить стали! Я только в санатории за свою трудовую жизнь семнадцать раз ездила. Была и в Прибалтике, и на Чёрном море, и на Кавказе.
— Тяжело, наверное, в такие годы одной? — интересуюсь я.
— А я не одна, — возражает моя собеседница. — У меня соседка хорошая, как родная. И поможет, чем надо, и в баню вместе сходим. Соцработник приходит по дому помочь, а летом дочь приедет. Она у меня на севере живёт, а ко мне каждое лето до поздней осени, а то и до зимы приезжает. Так что я не одна. А одной-то, конечно, тяжело было бы. Я из нашей семьи единственная осталась — и братья, и сёстры, хоть и моложе меня были, а все давно умерли…
Когда-то во Введенском поселении красные звёздочки на калитках, обозначавшие, что в доме живёт участник Великой Отечественной войны, были чуть не на каждом доме. Сегодня их, тех, кто прошёл через огонь и кровь той войны и вернулся, осталось всего двое — Нина Александровна Закорюкина в Чернцах и Пётр Александрович Корзин в Введенье. И больше 50 фамилий на сером бетонном обелиске, стоящем посреди села. Каждая введенская семья отметилась на нём…
