Рядом с Песковым
К 40-му дню со дня смерти писателя, журналиста, фотохудожника.
Мой папа долгие годы выписывал газету «Комсомольская правда». Что-то читал в ней и я. Больше всего мне были интересны публикации Василия Пескова. Он умел расставлять слова в предложении так, как это умеют делать поэты. Но меня более того удивляли его фотографии. Бывало, только развернёшь газету, ещё не прочитал ни строчки, а видишь: фото-то Пескова. Когда «Комсомолка» выходила с материалом Василия Михайловича, папа протягивая мне газету, говорил: «На. Твой любимый поэт опять написал статью». На что я отвечал: «Папа, он же прозаик…». «Нет, он поэт!» — настаи-вал отец.
В сентябре 1969 года местная газета «Знамя коммунизма» опуб-ликовала заметку Александры Зай-цевой о том, как она принимала «роды» у лосихи в лесу. Зайцева когда-то работала дояркой в колхозе и принимать отёлы у коров ей приходилось много раз. И здесь в лесу она быстро помогла лосихе… Всё это походило на обыкновенную газетную утку…
Известно, что лосихи при отёлах кладут лосят на наст. А он бывает по весне. Я написал письмо Василию Михайловичу Пескову, совершенно не ожидая ответа. Но он пришёл. Приятно удивило начало письма: «Дорогой, Борис!» Он не видел меня никогда… Это культура! А дальше — о том, что «такого в природе быть не могло», что «заметку эту он оставляет себе, как пример курьёзов, которые в нашей печати случаются». Я тоже оставил себе это письмо. И ещё — я стал приобретать всё, что выходило из-под его пера в газетах, журналах, книгах. На них я учился. Как-то в книжном магазине мне попался на глаза «Справочник по современному русскому языку». Полистав его пару минут, я пошёл в кассу и оплатил покупку. Весь справочник был составлен из произведений Василия Пескова, Владимира Солоухина, Виктора Астафьева, Василия Белова. И понял я, что Василий Михайлович Песков стоит в первых рядах создателей современного русского языка.
Прошли ещё годы. И вот в марте 1980 года мне позвонил Валентин Белоусов, мой давний приятель,
с которым мы вместе много походили и поездили по земле Ивановской. Работал он в ту пору в горкоме партии. Его сообщение меня удивило и обрадовало: в Шую собирается приехать Василий Михайлович Песков... Известие это было продублировано и в мае, и в июле, и я уже не думал, что это случится. Но 6 ноября, часа за два до окончания моей смены, Валентин сообщил мне: «Песков у нас в горкоме». Я переоделся и пулей вылетел с завода. Прибежал в горком, спросил: где? Ответили: ушёл в краеведческий музей. Я туда: где? Пошёл в музей М. В. Фрунзе. Хороша Шуя – у нас всё рядом. Не прошло и пяти минут, я иду по коридору второго этажа. Навстречу мне идёт Василий Михайлович Песков. Я остановился. Представился. Затем сказал: «Я вам писал, вы мне ответили». «Боря, о чём там шёл разговор?». Я обрисовал. «Да. Помню», – последовал ответ. «Василий Михайлович, я знаю что вы приехали к Сергею Николаевичу, но хочу спросить, возможно, вы настроены что-то увидеть в нашей округе?». «Я хотел бы побывать на шуйских просёлках». «Если вас устроит «Запорожец», я к вашим услугам». «А мне лучшего и не надо».
...Василий Михайлович отправил свой огромный «кофр» на заднее сиденье моего «Запорожца», и мы тронулись. Я стал рассказывать гостю о нашем маршруте, сказал, что у нас есть свой Воронеж. Пес-ков удивился: «Давай взглянем на ваш Воронеж». Робость, которую я поначалу ощущал, очень быстро проходила. Можно сказать, что рот у Василия Михайловича почти не закрывался. И я этому был рад. Он мне рассказывает о недавнем путешествии на теплоходе по Оке, по африканскому Бушу, где он был вместе с Генрихом Боровиком. И робость уже совсем пропала. И мы подъезжаем к Качалову — на другой стороне — деревня Воронеж. Вышли из машины. Прошлись вдоль деревеньки. На одном из заборов сидели три вороны. Они только и залетели в объектив его «Никона». Мы вернулись на большак. Через пару километров поворот на Чернево.
Чернево я любил с юности. Старая, прямая улочка в один порядок по не очень высокому берегу Тезы, делающей два крутых поворота. На берегу пара погребочков, а за домами, на отшибе, три бани. Въезжать в деревню я не стал, чтоб не портить пейзаж. Выйдя из «Запорожца», я первым долгом спросил Василия Михайловича, знает ли он, что его произведения включены в сборники диктантов по современному русскому языку. Он был очень удивлён этой новостью. Потом улыбнулся и сказал: «Это приятно слышать. Но знаешь ли ты, Боря, как ругают меня корректора». Неспешно мы шли, разговаривая и разглядывая наличники окон. Вдруг Песков поднял глаза вверх, секунды две-три, не отрывая глаз, смотрел на баню. Потом как-то резко, почти бегом, ничего не сказав, удалился от меня к крайнему дому. Минуты через две-три он вышел из него с бабулей низкого роста, та с коромыслом на плече и двумя вёдрами. За ними семенила маленькая, мохнатенькая собачка. Для меня начался мастер-класс. Василий Михайлович, как дирижёр, показывал руками «актрисе» где ей встать, где ей пройтись, куда подвинуться, куда поглядеть. Закончилась плёнка в одной из камер. Песков загнал в фотоаппарат другую катушку и продолжал снимать этот же сюжет.
Окончив съёмку, репортёр глубоко вздохнул, как бы скинув с себя усталость. И тут я спросил Василия Михайловича, почему он так много снимал этот сюжет. Ответ был таков: «Я давно искал деревенскую баню под соломенной крышей, но нигде такой не находил. Сегодня я рад, что такая встреча случилась». Мы подошли к реке. Оба берега и прибрежная вода, схваченные лёгким морозцем, сами просились на съёмку. Да на водной глади, в середине Тезы, появился на лодке одинокий рыбак. Василий Михайлович начал снимать эту красоту, опять режиссируя. А я — снимал Пескова.
Порадовавшись Черневом, мы отправились в известное старинное село Дунилово. Подошли к первому на нашем пути продовольственному магазину купить знаменитого по тем временам дуниловского белого хлеба. Василий Михайлович покупает буханку хлеба, откусывает угол. Очень долго жуёт. А потом говорит: «Хороший хлеб».
Далее наш путь, по закону кольца, а в данном случае вытянутого эллипса, должен был идти в обратную сторону, но по другой дороге. Для этого необходимо было переехать на другую сторону реки Теза. Мост в те годы был бревенчатый, старый, расположенный низко, в полуметре над водой. Скользень. Наледь. Но не возвращаться же той дорогой, по которой ехали сюда — мы там всё видели. Василий Михайлович вышел. Я хотел на скорости проскочить… и застрял, помяв в двух местах правый задний диск. На наше счастье, какой-то пеший мужчина переходил на правую сторону. Вот они оба поднажали, и я оказался в Горицах. Мы недолго полюбовались изумительным видом с высокого берега и покатили, чтобы через шесть километров увидеть Николо-Шартомский монастырь, а далее — рабочий посёлок Чернцы. На всём пути молча мы совсем не сидели. Всё время разговаривали. В какой-то момент я обмолвился, что километрах в десяти на юг от Шуи находится шлюз, первый из пяти на всём 172-километровом протяжении Тезы. И что шлюзы эти появились чуть ли не в Петровские времена. Василия Михайловича это сообщение заинтересовало. Вот и решили мы, никуда не заезжая, проскочить Шую с севера на юг. Смущало только одно — начинало темнеть. Всё-таки мы успели. Песков много, на длинных выдержках, поснимал и на шлюзе, и у Сергеевского монастыря. Темнело очень быстро. Дорога, какой-то километр от Сергеева до шлюза — никудышная. Но туда мы ехали, было светлее. А обратно? Я, глубоко вздохнув, сказал: «Эх, дороги…». Песков запел: «Пыль да туман…». Потом продолжили оба, дуэтом, и спели всю песню, до конца…
