Горячий снег сорок второго года
Полк получил приказ ценой любых потерь не пропустить танки Манштейна, рвущиеся на соединение с армией Паулюса. Приказ был выполнен.
Дом на 2-й улице Фрунзе, где живёт Николай Васильевич Сухов, построил перед войной его отец — рабочий Шуйской ситцевой фабрики. Николай, старший сын в многодетной семье, окончил семилетку и поступил учиться в Ивановский химико-колористический техникум. Но закончить не успел — началась война, и всех студентов, кому исполнилось 18 лет, призвали в армию.
Начало боевого пути
— Отправляли нас так поспешно, что я ни с кем из родных попрощаться не смог, — вспоминает Николай Васильевич. — Эшелон уходил из Иванова и шёл через Шую. Проехали без остановки, но я успел выбросить на перрон записку, где указал адрес родителей и написал им, что меня взяли в армию. Вот так и началась моя служба. Привезли нас в Казань. Там тогда формировался 19-й отдельный сапёрный батальон. Многие, с кем вместе ехали, с этим батальоном на фронт пошли, а тех, кто воевал в финскую, и у кого образование получше было, отправили в город Уральск Западно-Казахстанской области, куда было эвакуировано Ленинградское военное училище связи. Вот в него нас и направили. Летом 42-го, как только мы полностью овладели рацией, нас отправили в войска. Так попал я под Сталинград в 282-ю отдельную роту связи 300-й стрелковой дивизии. Занимались связисты и радиоперехватом, и обеспечением связи штаба дивизии с полками и батальонами, но главным образом мы были корректировщиками огня в 822-м артиллерийском полку нашей дивизии.
Огонь на себя
— В первых числах октября дивизию спешно перебросили под Сталинград. Наши позиции были на левом берегу Волги, а на противоположном берегу районы Спартановки и Рынка обороняла группа полковника Горохова. Немцы бомбили и обстреливали позиции гороховцев почти беспрерывно, стремясь сбросить их в Волгу. Запомнился день 2 нояб-ря. Фашисты бомбили позиции Горохова десять часов подряд. В небе было темно от самолётов. Там всё кипело от разрывов, как в котле. А сразу после бомбёжки на позиции группы пошли в атаку танки. В течение того дня было отбито пять атак. Пушки с нашего берега били не умолкая. Но наших от немцев порой отделяли всего 50-100 метров, и ситуация менялась ежеминутно, а нужно было своевременно накрыть огнём атакующих немцев и не попасть в своих. Вот для этого в окопах вместе с бойцами группы Горохова постоянно находились корректировщики огня артиллерии из нашей роты связи. И не раз за эти дни были случаи, когда окружённые прорвавшимися танками корректировщики вызывали огонь артиллерии на себя. Там, под Сталинградом, на правом берегу Волги остались лежать почти все, с кем вместе я учился в Уральске на связиста.
Точно в цель
— Каждые два-три дня на правый берег отправлялась новая группа. Подошла и моя очередь, — неторопливо продолжает свой рассказ ветеран. — Плыть предстояло вдвоём. Старший лейтенант-артиллерист должен был засекать огневые точки немцев, отмечать их на карте и сообщать координаты мне, а я передавал их на КП полка. Засветло нашли лодку, законопатили дыры, вёсла подготовили и, как стемнело, поплыли. Волга там широкая — мет-ров восемьсот, темнота — глаз выколи, только видны трассы пулемётных да автоматных очередей, по ним и ориентировались, а кто стреляет — свои или немцы, в темноте не разберёшь. Вскоре лодка ткнулась в берег. Проводили нас в блиндаж полковника Горохова, и он первым делом поставил задачу уничтожить шестиствольный миномёт — что-то вроде нашей «Катюши», оружие очень серьёзное.
— Эта сволочь, — говорил Горохов, — вчера весь день ротам головы поднять не давала. Сколько ребят полегло.
Он показал на карте место, где немцы оборудовали огневую позицию, я передал координаты цели на левый берег и, едва только начало рассветать, батареи нашего полка открыли огонь по указанным координатам. В полку были 76-миллиметровые полевые орудия и 122-миллиметровые гаубицы. Отличные пушки! Артиллерия у нас вообще была лучше, чем у немцев — проще, надёжнее, а среднего калибра — в особенности. Мне не раз доводилось видеть, что бывает с танком при попадании в него снаряда 122-миллиметровой гаубицы при стрельбе прямой наводкой. Сила удара снаряда была такой, что танк буквально вставал на дыбы, а с лёгких и средних танков, случалось, и башни срывало.
Прямо над нашими головами с шелестом пролетели первые снаряды, и над замаскированной позицией немецкого шестиствольного миномёта поднялись столбы земли и дыма. Больше он не стрелял.
Земля, пропитанная кровью
— Ситуация на северном фланге обороны Сталинграда изменилась, немцев на несколько километров оттеснили, и наши орудия уже не доставали своим огнём до противника. Артиллерийский полк готовился к переправе через Волгу в Сталинград, когда ночью 31 октября на правый берег в район Латошинки переправился один из наших батальонов. Скорее всего, они должны были отвлечь внимание немцев на себя, чтобы дать время на подготовку главной операции Сталинградской битвы. Батальон высадился неудачно, и через несколько дней боёв в полном окружении был уничтожен. Связистам, в том числе и мне, приказали выйти к месту гибели батальона и собрать у погибших бойцов документы и смертные медальоны. Жуткое это было зрелище. На месте окопов батальона сплошные воронки от разрывов снарядов и мин. Песок, земля пропитаны кровью и повсюду множество трупов. Батальон дрался там до последнего патрона, до последнего солдата. Собрали мы тогда полный вещмешок окровавленных документов и солдатских смертных медальонов, принесли в штаб.
Полк стоял насмерть
В последних числах ноября советские войска полностью замкнули в кольцо армии Паулюса. А в начале декабря нашу дивизию скрытным маршем бросили навстречу танковым дивизиям Эриха фон Манштейна, прорвавшим фронт в районе Котельникова. Мы получили приказ закрепиться на реке Мышкова и не пропускать немцев дальше ни на шаг. Для соединения с Паулюсом танкам Манштейна оставалось пройти меньше 30 километров. 20 декабря первые немецкие танки вышли на наши позиции. Знаете, есть такой хороший фильм о войне по роману Юрия Бондарева «Горячий снег». Всё, что там написано и снято, это о нас. Это именно наш полк насмерть стоял на берегу Мышковы. Бои там были страшные. От многих батарей нашего артполка не осталось ничего. Перед нами стояла задача любой ценой остановить немцев и выбивать у них танки — их основную ударную силу. И мы выстояли. Немцы в те дни потеряли больше ста танков. Наступать Манштейну было уже не с чем. Там меня первый раз ранило. К счастью, легко. Санинструктор прямо на позиции перевязку сделала, тем и обошлось.
«Вторая Прохоровка»
— В начале марта нашу дивизию вывели в резерв на пополнение — в батальонах оставалось по 70-80 человек всего. За бои под Сталинградом дивизии присвоили звание гвардейской, и она стала 87-й гвардейской стрелковой дивизией. А в июле началось наше наступление на Миус-фронте.
Эта ничем не примечательная речка ещё в 41-м стала мощным оборонительным рубежом немцев. Гитлер говорил о том, что Миус-фронт должен стать реваншем за Сталинград. В сорок втором наши войска уже предпринимали попытку наступления на Миус-фронте. Закончилось оно огромными потерями и сокрушительным поражением армии, которой командовал маршал Тимошенко. Только пленными мы потеряли около 100 тысяч человек. В июле 43-го года началось новое наступ-ление наших войск на Миусе. Это наступление считалось второстепенным с целью отвлечь часть немецких войск, принимавших участие в битве на Курской дуге, но по ожесточённости боёв прорыв немецкой обороны на реке Миус не уступал исторической битве на «огненной дуге». О знаменитом танковом сражении под Прохоровкой 12 июля 1943 года знают все. «Танковое поле» является третьим «ратным полем России» после Куликова и Бородинского. Но мало кто знает, что на Миус-фронте произошла «вторая Прохоровка». Потери эсэсовского корпуса, включавшего отборные танковые дивизии, вдвое превысили потери под Прохоровкой. За 20 дней наступления армии нашего Южного фронта потеряли больше 60 тысяч воинов. За первую неделю непрерывных боёв, продвинувшись вперёд на 10-12 километров, наши мехкорпуса потеряли 320 танков, 10060 бойцов и командиров. Общие потери наступающих советских армий достигали 45000 солдат и офицеров, 490 танков. Немецкая артиллерия 6-й армии в те дни расходовала до тысячи тонн снарядов и мин в сутки. На каждый погонный метр обороняемой площади по наступающим в минуту выпускалось 30-40 автоматных и пулемётных пуль. Это статистика войны.
Всё это время я постоянно был на передовой связистом, корректировщиком. Рядом лилась кровь, рвались мины и снаряды, а меня даже не царапнуло. А ведь я каждый день был в самом центре этой огромной мясорубки.
Мишень на дороге
— Ранило меня второй раз по-глупому, как это обычно и бывает, — рассказывает Николай Васильевич. — Мы ушли дальше, на Запорожье, бои шли у городка Большой Токмак. Там вдоль линии фронта за полосой нашей обороны проходила автомобильная дорога. Пристреляна эта дорога у немцев была прекрасно. В один из дней и мы стали мишенью на этой дороге. Командир артполка на полуторке поехал со связистами и корректировщиками, чтобы лично поставить нам задачу. Погрузил я в кузов свои катушки, рацию, примостился у заднего борта. Рядом со мной лейтенант-корректировщик, комполка в кабине с водителем, а в кузове у переднего борта, спиной к кабине — начальство. Замполит полка — майор лет 40-45, он нам тогда стариком казался, командир дивизиона и ещё кто-то из офицеров. Только отъехали от штаба, по рации сообщение — по пути нашего следования на обочине дороги военврач с ранеными бойцами, нас просили подвезти их до полевого госпиталя. Помню, у меня предчувствие нехорошее в душе шевельнулось — нельзя на виду у фрицев на этой дороге останавливаться. До раненых всего-то метров 50 мы не доехали, и в этот момент я ясно услышал три негромких глухих хлопка — миномётные выстрелы. А в следующий момент и звук мины услышал. Сейчас накроет! «Мина!» — кричу. Из кузова меня точно пружиной выбросило. Следом за мной лейтенант выпрыгнул. Остальные так быстро среагировать не успели. Рванула она прямо у борта машины, и всех, кто в кузове остался, теми осколками и посекло. Почувствовал я, что и меня ударило, но боли не было, руки-ноги целы, но я помнил, что это только первая мина, а ведь был залп, три выстрела, это я ясно слышал. Только успел заползти под машину, за задними колёсами спрятался, за другими колёсами лейтенант-корректировщик укрылся, как почти один за другим два разрыва. Один — сзади машины, а вторая мина точно в то место, где лежали на краю дороги раненые бойцы и военврач. И всё. Тишина. Немцы больше не стреляли. Комполка с водителем выскочили из кабины, бросились к раненым, а там, кроме военврача, подбирать уже некого. Убило всех.
Военврача — молодую женщину — я знал хорошо. Мы случайно познакомились. Оказалось, что она из Иванова. Красивая, высокая. Форма на ней на заказ пошитая, словно влитая сидела, сапожки на небольшом каблучке, а оружие — трофейный «Вальтер» — весь блестящий, никелированный, как игрушка. Было ей тогда лет двадцать. Осколками третьей мины ей оторвало ногу. Когда мы подбежали, я тоже помогать кинулся, она была без сознания. Белая, как полотно, рукой всё по поясу шарила, пистолет искала и маму звала. Подняли мы её, а нога на уровне колена только на обрывке чулка висит. Перетянули обрубок каким-то ремнём, погрузили её в кузов. Пока грузили, чулок окровавленный оборвался, нога на дороге осталась. Кто-то из бойцов подобрал её и тоже в кузов забросил. И потихоньку, на разбитой машине, на спущенных колесах заковыляли мы в госпиталь. Сдали мы санитарам военврача нашего, других раненых, убитых с машины на землю переложили, и тут почувствовал я, что в сапоге у меня хлюпает, и нога от бедра до колена горит, словно кипятком ошпаренная. Снял сапог, а он полный крови, и по бедру от пояса почти до колена глубокая рана. Одним словом, я оказался в эвакогоспитале. Месяц с небольшим там пролечился, а потом начали готовить меня к отправке в тыл…
Продолжение следует.
