Солдатское счастье...
...удивительного человека, за плечами которого и годы тяжелой войны, и десятилетия мирного труда.
— Не могу без дела сидеть, тоска заедает, — говорит Георгий Сидорович, заметив, что я с интересом разглядываю стоящие на шкафу в прихожей плетёные из прута корзинки. — Всё лето на участке. У меня дачка за Гумнищами. Сначала, когда только начинали землю давать, там нас много было, а сейчас только четыре участка осталось, остальные все бросили это дело. Молодёжь считает, что картошку да морковку легче в магазине купить, а я всю жизнь, с самого детства на земле работал, так что мне это не в тягость, а, наоборот, в удовольствие. Картошку сажаю, лук, морковь. Из яблок варенье варю, да вот, — показывает он на стоящий на столе графинчик, — вино делаю по молдавским рецептам. А зимой без дела тоска. Сидеть целыми днями у телевизора — с ума сойдёшь. Был бы свой дом — дело другое, там всегда дело найдётся, а в квартире что делать? Вот я и плету. Корзинки, подставки разные, тарелки под фрукты да под хлеб. Что-то дома остаётся, что-то раздаю друзьям да знакомым. Людям нравится, и мне приятно. С осени прута наготовлю, так чтобы на всю зиму хватило, а уж зимой только варю его, обрабатываю да плету.
На мой вопрос, где готовит ивовый прут, ведь поблизости, в городе, хорошей, пригодной для плетения ивы не найти, Георгий Сидорович удивлённо пожимает плечами:
— Зачем в городе? В лесу за дачей Пугина, на бывшем питомнике лесхоза много хорошего прута. Оттуда и вожу…
Даже для молодого, полного сил мужчины нарезать многие сотни прутьев, связать их в пучки, вынести к дороге, привезти в город да ещё в квартиру, на пятый этаж занести, задача не из лёгких, а моему собеседнику на днях исполнилось восемьдесят девять лет. И встретились мы не для того, чтобы поговорить о плетении из лозы, а совсем по другому поводу…
— Про войну-то? — переспросил Георгий Сидорович, — А что про неё рассказывать? Воевал, как все. Освобождал Варшаву, Одер форсировал, участвовал в штурме Берлина. Да вы лучше спрашивайте, что вас интересует, а я постараюсь ответить…
Вот так, скупо, поначалу мне показалось даже неохотно, начал он рассказ о своей жизни, но постепенно оживился, разговорился и передо мной начал выстраиваться рассказ о жизни этого не по годам энергичного человека. Жизни, в которой было всё: боль и горечь от сознания невосполнимой утраты, когда хоронил друзей, погибших на долгом фронтовом пути от Украины и солнечной Молдавии до Берлина, и до встречи с союзниками на берегах Эльбы. Была величайшая, ни с чем не сравнимая радость, когда ранним майским утром пришло известие о победе. Многое было за восемьдесят восемь лет. Для того чтобы рассказать обо всём, потребовалась бы не одна встреча и, наверное, не одна книга была бы написана…
Беда не приходит одна
— Я в Шую-то только в сорок восьмом году приехал. Нас сюда из Магдебурга дослуживать перевели. Да так на всю жизнь и остался. А родился я в селе Лопушна в Молдавии, на родине Григория Котовского. Село наше древнее — старше Кишинёва. Большое село, богатое. До войны в нём несколько сотен дворов было, на три с лишним километра протянулось. Семья у нас была большая — семеро наследников. Три сестры да четыре брата. Жили тем, что земля давала, трудились от зари до зари, и жили, в общем-то, неплохо. В сорок первом началась война, пришли румыны. Для нас с их приходом почти ничего не изменилось — ведь молдаване и румыны и по языку, и по культуре — почти один народ. Очень повезло тем, что не было немцев. Те зверствовали, а румыны в большинстве своём относились к нам неплохо. Немцы ненадолго появились только во время их отступления в конце зимы сорок четвёртого года. А в марте пришла Красная армия. И в первые же дни меня взяли на службу. Но перед этим в семье у нас случилась большая беда. Отступавшие немцы румынам, своим союзникам, не доверяли. Случалось, что разоружали румынские воинские части, а уходя, минировали все дороги. Много мин было и в окрестностях нашего села. Отец послал двух младших сыновей съездить на быках на дальнее поле, привезти снопы сжатого хлеба, чтобы зерна намолотить. И получилось так, что по дороге туда они эту мину не задели, а когда ехали обратно, повозка задним колесом наехала на установленную на дороге немецкую мину. Того из братьев, который сидел на задке повозки, убило сразу. Повозку разворотило взрывом, снопы разбросало. Испуганные быки ярмо разломали и разбежались, а второго брата только сильно контузило — стал инвалидом. Из-за этого его и в армию не взяли, и до конца жизни он страдал сильными головными болями. А тогда он прибежал домой и рассказал, что случилось. Мы с отцом побежали туда, забрали брата убитого, потом вернулись, сколько смогли, хлеб собрали. А вскоре и вторая беда пришла. Ещё один брат — молодой, здоровый, неожиданно умер прямо за столом во время обеда.
Боевое крещение
Когда в армию забирали, многие молодые ребята из нашего села совершенно не знали русского языка, а у нас в семье русский знали все. Отец до восемнадцатого года учился в церковно-приходской школе у русского священника, он нас и научил русскому языку. Наверное, поэтому меня отправили сначала на Украину, в учебное подразделение, учиться на миномётчика. А уже потом попал в миномётную роту в 132-ю стрелковую дивизию 1-го Белорусского фронта. Сначала заряжающим, вскоре, потому что хорошо понимал все команды — наводчиком 82-миллиметрового миномёта. А вскоре было и боевое крещение. Бои тогда шли на подступах к Варшаве. Немцы создали там сильно укреплённую полосу обороны. Наша задача была огнём расчищать дорогу пехоте. Ещё затемно оборудовали мы позицию, наметили цели — пулемётные точки немцев, их миномётные и артиллерийские батареи. Сделали несколько пристрелочных выстрелов, и за это время немецкий наблюдатель нашу позицию обнаружил и немецкая миномётная батарея открыла огонь по нам. Вот там мне в первый раз было по-настоящему страшно. Настолько страшно, что волосы на голове зашевелились. Я находился у миномёта, а сзади, шагах в трёх, присел на корточки заряжающий — протирал от смазки мины, готовил к выстрелам, чтобы они в стволе не застряли. Перед ним три ящика мин. И в этот момент прямо в наш окоп попадает большая немецкая мина. Она упала прямо в ноги заряжающему, так, что своими стабилизаторами разрубила сапоги и отрубила ему пальцы на обеих ногах. И не разорвалась! Вот так Бог спас первый раз. Ведь если бы она взорвалась, то вслед за ней сдетонировали бы и наши мины, а их было три ящика — от нас там вообще ничего не осталось бы. За бои под Варшавой и в самой Варшаве получил я свою первую боевую награду — медаль «За освобождение Варшавы».
В рубашке родился…
Потом был сравнительно спокойный пе-риод. Немцы, видимо, копили силы, и почти до самой границы с Германией больших боёв не было — так, отдельные стычки с небольшими отступающими частями. Зато на границе они подготовились очень серьёзно. Там они не только остановили наше наступление, но даже перешли в наступление сами. Бои были страшные. Тылы у нас отстали, артиллерия тоже где-то отстала. Немцы бросили на нас танки, а миномёт против танка бессилен. Отбивались гранатами да бутылками с «коктейлем Молотова», так зажигательную смесь называли. В ротах вместо девяноста человек по восемь-десять осталось, да и те в основном все раненые. В одном из тех боёв мне повезло ещё раз. Заговорённый я что ли был? — улыбается Георгий Сидорович. — Прямо на нашей позиции взорвался тяжёлый снаряд. Командира убило, заряжающего моего ранило, ещё двух солдат убило, а на мне — ни царапины! Я один тогда и чистил, и подносил мины, и наводил, и заряжал, и стрелял. После этого боя меня — ефрейтора — назначили командиром расчёта. Офицеров не хватало. Так до самого конца войны я своим миномётом и командовал. Состав расчёта ещё несколько раз пополнялся, один я без единого ранения так и провоевал. Чем это объяснить — не знаю. Счастье солдатское. Везло.
Вышли на берег Одера, готовили позицию для обстрела немецкого берега. Мы копали окоп, а командир взвода стоял на бруствере и в бинокль смотрел на немецкий берег. Прилетел один-единственный снаряд с немецкой стороны и угодил прямо в то место, где стоял наш комвзвода — прямое попадание.
А незадолго до этого один из моих земляков получил звание Героя Советского Союза. Жаль, не запомнилось его имя и фамилия, а ведь я знал его очень хорошо. Боевой был парень, шустрый. Мы тогда закончили огневую подготовку, и пехота пошла в атаку. И в это время один из немецких ДЗОТов, который мы считали уничтоженным, ожил. Пехота залегла, атака захлебнулась. Вот он тогда пополз вперёд, прямо к немецким траншеям. Из пулемётов его не достать было, там низинка была, «мёртвое пространство», так немцы его решили гранатами достать. А у немецкой ручной гранаты время от броска до взрыва было почти восемь секунд. Так он успевал эти гранаты подхватить и назад бросить. А потом и сам в траншею спрыгнул. Пулемёт гранатой подорвал, кого-то из немцев пострелял и с трофейным автоматом к себе в траншею живой и невредимый вернулся. За тот бой его к Герою и представили.
Наступление
Вскоре форсирование Одера началось. Немцы, видно, не ожидали такого быстрого наступления наших — мост через Одер в этом месте оказался не взорван, и за ночь по нему на другой берег переправилась почти вся наша дивизия. А с рассветом немцы спохватились, мост разбомбили, а против нашей дивизии бросили танки. На целую неделю мы оказались отрезанными от своих. Кончились продукты, боеприпасы. По ночам собирали выброшенную разрывами на берег рыбу — ею и питались. От дивизии за эту неделю по численности, наверное, и полка не осталось, но удержались. Там нам союзники помогли удержаться. Прилетала их авиация. Я столько самолётов сразу в жизни не видел. Неба не видно, от гула моторов земля дрожит. Но почему-то немцев они не столько бомбили, сколько пугали. Ведь если бы таким количеством бомбить начали, так за один раз все немецкие позиции с землёй смешали бы. А они прилетят, нам продукты сбросят, десяток бомб, так, чтобы напугать, и улетают…
За участие в боях на том одерском плацдарме командир миномётного расчёта ефрейтор Георгий Табакарев был награждён орденом «Отечественной войны» третьей степени.
А потом уже в пригороде Берлина солдатская судьба подарила ему ещё один счастливый билет.
— Позиция миномётчиков была оборудована в каком-то лесопарке на небольшой опушке, — вспоминает Георгий Сидорович. — Подошёл командир нашей роты, он по возрасту много старше меня был и называл меня по-отечески «сынок». Посмотрел нашу позицию, похвалил, позвал меня, пойдём, говорит, сынок, вон под той сосной посидим, покурим, пока тихо. Только присели, откуда ни возьмись какая-то шальная, случайная мина. Разорвалась она вверху, в кроне сосны, под которой мы сидели, и один из осколков прямо в голову командиру попал, а меня опять не задело даже.
Двадцать седьмого марта вошли в Берлин. Уличные бои были жестокие. Пожалуй, самые жестокие из всех, что я за войну видел. Немцы отчаянно дрались за каждый дом. Улицы были буквально завалены трупами. Особенно запомнилась такая картина: улицы в Берлине не асфальтированные, а по краям бетонные желоба уложены — ливневая канализация. Так вот по этим желобам вместо воды текли ручьи крови.
Довелось мне из своего миномёта и по рейхстагу стрелять, но взятия его мы не дождались, бои там ещё целую неделю шли, а нас перебросили в обход Берлина догонять и добивать оставшиеся немецкие части. В первых числах мая на Эльбе встретились с американцами. Мы рядом с ними оборванцами выглядели. Они все как на подбор — парни здоровые, отлично одетые, сытые. Они нас к себе в гости приглашали, угощали всякими деликатесами, которых мы и не видывали. Там, на Эльбе, я ещё раз чуть не погиб. С самого начала весны, как началось наступление, нам ни помыться, ни портянки сменить, ни бельё постирать некогда было, а тут весна, война кончилась, радость-то какая! Ребята купаться пошли, на радостях и я с ними. А плавать-то не умел совершенно. Эльба — река серьёзная, глубокая, и течение сильное. Пока я барахтался, меня метра на четыре от берега отнесло. Ну и начал тонуть. Хорошо, не растерялся — до дна достал, оттолкнулся, воздуха вдохнул и опять на дно. И по дну ногами до берега так и дошёл…
Дослуживал Георгий Сидорович в Магдебурге. Их часть разыскивала затопленные подземные военные заводы, демонтировала оборудование и отправляла в Союз. А в сорок восьмом перевели их часть в Шую, где до середины пятидесятого продолжалась уже мирная воинская служба гвардии сержанта Табакарева. Здесь встретил ту, с которой прожил в любви и согласии шестьдесят лет. Здесь родились и выросли дети, растут внуки и правнуки. Но это уже материал для совсем другого рассказа.
За годы работы в редакции у меня было много встреч с солдатами той великой войны. У каждого из них были свои фронтовые пути-дороги, своя судьба. И всё-таки у всех есть одно общее — все они, дожив до глубокой старости, каждый имея за плечами столько горя и испытаний, что с лихвой хватило бы на сотни человек, не очерствели душой, не озлобились, а наоборот, сохранили в себе доброту. Они удивительно светлые и чистые люди, эти воины Великой Отечественной, защитившие, спасшие мир от коричневой чумы. И встречаясь, общаясь с ними, сам становишься добрее, терпимее, чище. Спасибо вам и низкий поклон. Живите ещё долго на радость внукам и правнукам вашим, чтобы выросли они похожими на вас.
