Они защищали Москву
Седьмая стрелковая дивизия, в которой воевал шуянин Алексей Кудрявцев, оказалась в самом центре кровавой мясорубки Ржевского плацдарма.
Из большой семьи Кудрявцевых с той войны не вернулись трое. Его война пощадила. А воевал он с первого до последнего дня. Прошёл нелёгкими солдатскими путями-дорогами от Москвы до венгерского городка Секешфехервар, где за несколько дней до победы шли тяжелейшие бои с отборными эсэсовскими частями, дравшимися насмерть… «Да о чём рассказывать-то? Я ведь не герой, воевал, как все. Да и чувствую себя неважно. Мне ведь с ноября девяносто первый год пошёл, — говорит Алексей Васильевич, не хочется ему бередить в памяти события семидесятилетней давности. — Не люблю я войну вспоминать. Посидишь, поговоришь, а потом ночи не спишь…»
Барханы и миражи
— В марте сорок первого призвали меня в армию, — начинает все же свой рассказ ветеран. — Четырнадцатого числа рано утром собрали нас в Палехе, сказали, что должна быть машина из Шуи. Почти до обеда прождали, а потом решили идти пешком. В Шую пришли уже к вечеру. Покормили нас в столовой, что на Центральной площади. Переночевали на вокзале, наутро поездом доехали до Иванова, а оттуда в тот же день погрузили нас в теплушки, сухой паёк выдали и повезли. Дней десять ехали, как не больше. Через всю центральную Россию в Туркмению, в город Мары — в ста с небольшим километрах от границы с Ираном и Афганистаном. Там, в отдельном батальоне связи, и началась моя служба. Батальон обеспечивал связь штаба дивизии с полками, а в наши обязанности входило обслуживание специальной машины, которая сама прокладывала кабель на местности, и сама потом его сматывала, а мы должны были его как следует замаскировать. На учения выезжали в пустыню Кара-Кум. Во время одних таких учений про нас просто забыли. Ждали мы до темноты, так никто за нами не приехал. Куда идти — не знаем, с собой ни еды, ни воды. А жара больше 40 градусов. Вокруг одни барханы песчаные да миражи у горизонта дразнят, покоя не дают. Так и пошли, куда глаза глядят, лишь бы на месте не стоять. К утру в горле пересохло так, что говорить не могли. Примерно в обед услышали звук мотора. Глядим — самолёт над пустыней кружит. Увидел нас лётчик, крыльями помахал и улетел, а примерно через час-полтора и машина приехала. Привезли нас в Ашхабад, и мы дня четыре отпивались да отсыпались.
Добровольцем — на фронт
Через неделю подняли нас по тревоге, построили на плацу и объявили, что началась война с Германией, и батальон наш направляется на фронт. Вот радости-то было! Мы все в мечтах себя героями видели, боялись, как бы война не закончилась, пока мы едем. В тот же день погрузились в эшелон и поехали. Где-то в степи эшелон остановился, вывели нас из вагонов и объявили, что в Саратове будет переформирование. Добровольцы поедут на фронт, а остальные за границу, в Иран. Все ивановские, а нас человек 30 было, вызвались добровольцами на фронт…
Батальон наш поступал в распоряжение командования 80‑й армии для обеспечения связи между штабом армии и войсками. Никто не догадывался, что войска эти, потерявшие в боях три четверти личного состава, в беспорядке отступают, а немецкие танки уже вышли в наш тыл. Штаб армии отыскали где-то под Ельней. Фронт там остановился. Остатки полков зарывались в землю. Говорили, что вот-вот подойдут подкрепления и начнётся наше наступление, но город всё равно эвакуировался. Там был большой спиртзавод. Оборудование с него вывезли, корпуса взорвали, а тонны спирта просто вылили на землю. Брать его под страхом расстрела запрещалось, но местные жители всё равно набрали. Многие чугуны да бочонки со спиртом в землю закапывали, вот однажды я на такой тайник и наткнулся. Добрую службу нам тогда тот спирт сослужил. Мы хоть и числились при штабе, а жили очень голодно. Вот спирт мы на харчи и меняли.
Как убивает на войне человека
Там же, под Ельней, впервые увидел, как убивает на войне человека. Направили меня с лейтенантом одним связь устанавливать. Лейтенант нёс рацию, а я комплект аккумуляторных батарей к ней. Вошли в рощицу, до окопов оставалось всего-то шагов может сто. Я первым шёл. Слышу — сзади глухой удар. Оглянулся да от ужаса так и остолбенел. Стоит в шаге от меня лейтенант, качается, а головы у него нет, только кровь фонтаном хлещет. Как назад в штаб пришёл — не помню. То, что приказ не выполнили, никто и не вспомнил, не до того было. Немцы прорвали нашу оборону, и мы начали отступать через Бородино, Тарутино. Там остатки нашего батальона влились в состав 7‑й стрелковой дивизии, сформированной из московских добровольцев. Многие бойцы и винтовку-то первый раз в жизни в руки взяли. Ещё дня два-три отходили мы в сторону Москвы, а потом приказ «Окопаться!». Объявили нам, что здесь мы должны будем остановить немцев, чтобы не пустить их к Москве. В двухстах метрах сзади наших окопов в траншее заградотряд НКВД с пулемётами. У них приказ — расстреливать на месте любого, кто покинет линию обороны. Впереди немецкие танки, а у нас трёхлинейки да карабины и патронов на каждого по пятнадцать штук. И ничего больше. Я, когда окопчик свой копал, камни, что попадались, на бруствер откладывал, думал, в крайнем случае, вместо гранаты хоть камень брошу, — невесело усмехается Алексей Васильевич.
— По колено только и успел выкопать, когда из-за леска танки немецкие появились. Три танка, а за ними густая цепь автоматчиков. Многие из нас тогда с жизнью прощались. С трёхлинейкой да с сапёрной лопаткой против танков да против автоматов разве навоюешь? Метров 100–150 до нас танки не дошли, когда сзади, со стороны траншеи заградотряда, вдруг появились две сорокопятки. Выкатили их артиллеристы прямо перед нашими окопчиками. Первым залпом промахнулись, а после второго выстрела головной танк закрутился на месте с перебитой гусеницей, два других сначала остановились, а потом попятились к лесу. Следом за ними и автоматчики отошли.
В этот день больше не атаковали, но до самой темноты засыпали нас минами из миномётов. Огонь был такой плотный, что к утру от молодой берёзовой рощи, что была сзади наших окопов, остались одни пеньки. И всё-таки немца мы там остановили. С начала осени держали мы оборону до седьмого декабря. От дивизии одни ошмётки остались. С началом зимы поступило пополнение, кормить лучше стали, а седьмого декабря после сильной артподготовки пошли в наступление.
Убиты подо Ржевом…
Большое поле у деревни Захаровка, что под Ржевом, по сей день называют «Долиной смерти». Именно здесь развернулись самые трагические события осени и зимы 42–43 года. На Ржевском плацдарме только наша армия потеряла больше миллиона человек. Седьмая стрелковая дивизия, в которой воевал связист Алексей Васильевич Кудрявцев, оказалась в самом центре этой кровавой мясорубки.
— Мне эта «Долина смерти» запомнилась тем, что пришлось через неё везти на лошади катушки с кабелем. Туда проехали лесной дорогой, а обратно решили спрямить через поле. А на нём трупов столько, что буквально ступить некуда. Тысячи убитых солдат лежат буквально друг на друге, словно кто-то их специально сюда стаскивал. Лошадь не идёт. Храпит, упирается, а по трупам не идёт. Пришлось нам с возчиком растаскивать трупы, чтобы освободить проход для лошади. Несколько часов этим полем пробирались. Там, под Гжатском, летом сорок второго потерял я своего товарища, с которым вместе призывались. Я сидел на коммутаторе, а приятель мой и ещё двое связистов постоянно на линии работали. Подтащил он кабель к избе, протягивает в раскрытое окно конец его мне, и в этот момент мина прямо у его ног взорвалась. Его всего осколками посекло, живого места не было, и рука с кабелем на подоконнике осталась.
В районе этих деревень попала в окружение какая-то эсэсовская часть. Они пытались прорваться к своим через наши позиции. Бой не прекращался почти сутки, пока к нам не подошли на помощь «Катюши». От полка нашего, почти от тысячи человек, к тому моменту меньше пятидесяти человек осталось. Там же впервые увидел, как работают «Катюши». Немцы тогда поднялись в атаку, шли через поле двумя плотными цепями. На середине поля их и накрыл залп «Катюш». Жутко это выглядело. Море огня, а потом лишь дымящиеся бесформенные холмики.
Меж двух огней
А весной сорок третьего меня первый раз ранило. Было это уже под Калугой. Батальоны ушли через замёрзшую речку вперёд, а штаб полка оставался на правом берегу речки. Перебрались мы с напарником через реку по льду, и пошли к деревне батальон догонять. Кабель протянули и решили отдохнуть в бывшем овощехранилище на краю деревни. Только задремали – немцы в контратаку поднялись. В овощехранилище наше мина угодила. Спасло рухнувшее перекрытие. Кое-как выбрались, а остатки нашего батальона отступают к реке. Бросились мы его догонять, а навстречу нам от реки горящий немецкий танк несётся. Стрельба и спереди — из танка, и сзади — немцы из автоматов да из пулемётов бьют. Упал я, а танк этот прямо на меня идёт. В последнюю секунду успел я откатиться в сторону — гусеница танка раздавила противогазную сумку, которая у меня через плечо висела, а меня не задела. Вскочил я побежал к берегу напарника догонять, тут меня осколок мины в ногу и ударил. Спасибо, услыхали мои крики, вернулись за мной. Через реку обратно едва перебрались — снарядами да минами весь лёд разбило, несколько раз в полыньи проваливались, но выбрались, и началось моё хождение по госпиталям…
