«Чур меня!», или В могиле с рогатым
«…Оно зашевелилось и что-то острое в бок мне упёрло. Схватился я рукой за это острое. Вот тут-то от страха хмель весь разом вылетел. Рукой-то я за рог ухватился, а дальше – шерсть!!!»
Рыжие языки пламени жадно лижут сухие ольховые поленья, отсветы огня пляшут по черным, закопченным стенам избушки, выхватывая из темноты то чью-то руку, то красное обветренное лицо. Парят развешенные рядом с печкой мокрые куртки, рукавицы, шапки. На печке брякает крышкой и исходит паром чайник, пахнет потом, распаренной черной смородиной, ольховым дымком. От шальных порывов ветра дребезжит оконное стекло, из-под печной дверцы выбиваются тонкие струйки серого дыма. Какое это непередаваемое блаженство сидеть у огня, слушать, как воет в трубе ветер, как царапается в стену замороженной лапой елка, неторопливо отхлебывать из кружки обжигающий чай…
— Разве это рыбалка! — недовольно ворчит Николай. Он сидит в углу у окна, и огонёк сигареты при затяжках освещает обвислые усы, кончик носа и красные, обветренные пальцы. — Все озеро иссверлил, а толку? За целый день пяток «матросиков». Кому скажи — засмеют!
— Погода не та. Ишь, как вьюжит-то, — отозвался из темноты Славка. — Рыба, она перемену погоды загодя чует…
— Погода, погода! — напустился на него Николай. — Тоже мне — предсказатель нашёлся! Завёз на какую-то лужу, а теперь на погоду кивает! Нет уж! Если рыба есть, так и в самую хреновую погоду на уху-то наловишь
— Нет, Колюня, ты на озеро не греши, — завёлся задетый за живое Славка. — Худому танцору, сам знаешь, что мешает! Нечего было бегать с места на место. Мы с Вовкой на одном-то месте килограмма по полтора всё равно надёргали, а ты свою рыбу пробегал!
— Да ладно вам, мужики! — попытался остановить перебранку самый молодой член рыбацкой компании Вовка. — Давайте лучше пропустим по маленькой, перекусим, да и спать пора.
— Мужики, а хотите, я расскажу, как с чёртом в могиле ночевал? — предложил вдруг дремавший на топчане у стены Сергей.
— А ты случаем не с перепоя был, когда чёрта-то своего видел? — ехидно поинтересовался Славка. — У меня сосед в прошлом году тоже чертей по квартире ловил. Они с друганом с утра «Трояра» пять пузырьков выжрали, вот у него крыша и поехала!
— Три года назад, аккурат перед Пасхой это было, — Сергей сделал вид, что не слышал подначку, сел на топчане, нашарил в темноте спички, закурил. — Комбинат тогда с самого Нового года стоял, нас всех в вынужденный отпуск разогнали. Вот и подрядился я в лесничество делянки чистить. Платили, правда, копейки, но всё, что в делянке после очистки соберёшь — твое. В тот раз мне Петрович хорошую деляночку подобрал. Я и себе для бани на два года дров с неё вывез, и на продажу вдвоём с трактористом кубов сорок набрали. В тот день продали мы две телеги дров в Першино, заработали по стольнику, да ещё три пузыря в придачу. Один-то мы с трактористом сразу уговорили, а по одному домой взяли. Еду я, значит, мимо лесничества, смотрю — в окошке свет горит. Чего, думаю, я самогон этот домой-то потащу? Только лишняя ругань. Лучше мы с Петровичем его выпьем. Ну, и зашёл. Наталья — уборщица его, сальца, лучку на закуску дала. Посидели мы душевно. По домам расходились, когда уж совсем стемнело. С утра-то тепло было, лужи на дороге стояли, а к вечеру похолодало, даже приморозило маленько. А я на велосипеде на работу-то ездил. Оно и подешевле, чем на машине, и выпить в любой момент можно. Ну, попробовал я ехать, да куда там! Скользко, темнотища — глаз выколи. Заехал я впотьмах в канаву, упал, в грязи весь перемазался, ногу зашиб. Словом, приехал. Выволок велосипед свой из канавы, ковыляю потихоньку, песню пою, чтобы не так тоскливо на душе было, а сам прикидываю, к кому бы мне зайти малость отмыться, чтобы ненаглядной своей в таком виде на глаза-то не попадаться. И решил я сперва на дачу завернуть. Помыться, почиститься, а уж потом и домой идти. А дорожка к нашим дачам аккурат мимо кладбища проходит. Я во все эти байки про привидения да про покойничков с косами не верю, сколь раз и пьяный, и трезвый проходил здесь, и ни разу никакой нечисти не встречал…
Иду я так, и вдруг слышу невдалеке от дороги, вроде стонет кто-то. Кричу ему, а он не отзывается, только бормочет что-то. Ясное дело, забрёл какой-то пьяненький впотьмах на кладбище, да и заблудился. — Эй, мужик, — кричу ему, — ты чего стонешь там? Выходи сюда, я на дороге стою! Умолк он, завозился, зацарапался, а потом упал, и тишина! — Ты чего? — спрашиваю его. — Ушибся что ли?
А он опять стонать принялся. Да жалобней прежнего! И впрямь, думаю, ушибся мужик-то! Помогать надо. Посветил я спичкой, разглядел тропинку между оградками кладбищенскими. Прислонил к дереву велосипед свой, а сам на голос пошел. Руками в темноте перед собой шарю, чтобы рожей на сучки не наткнуться, пытаюсь рассмотреть хоть что-нибудь под ногами, да где там! И бедолага этот, как на грех, замолчал. Зажег ещё спичку, да толку-то с неё никакого. Шаг, другой сделал, споткнулся обо что-то, а там глина мокрая да скользкая. Ноги у меня разъехались, и полетел я в какую-то ямину. Упал на что-то мягкое. Подниматься начал, а оно подо мною вдруг зашевелилось и что-то острое в бок мне упёрлось. Схватился я рукой за это острое. Вот тут-то, мужики, я по-настоящему напугался. Аж хмель весь разом вылетел. Рукой-то я за рог ухватился, а дальше — шерсть! Сопит этот «кто-то» подо мной, ворочается и всё норовит меня рогами поддеть! А вонища от него такая, что не продохнуть. И хоть не верю я во всякую нечисть, а первое, что в голову пришло — чёрт!
Заорал я не своим голосом, на стенку полез, ищу, за что бы ухватиться, чтобы из ямы-то вылезти, — продолжил, дождавшись тишины, Сергей, — а чёрт этот громче меня заорал, да рогами своими в бок мне как поддаст, у меня аж внутри ёкнуло что-то. И такое меня вдруг зло взяло, мужики, что я и про страх свой позабыл. Ах, ты так, сволочь! Ухватил я его за рога и давай башку на сторону сворачивать. Ты, говорю, гад, не знаешь еще, с кем связался! Ты же с бывшим офицером Советской Армии связался!
Подмял я чёрта под себя, а он сопит, вырывается, а потом вдруг заблеял! Хрипло так: «Ме-е-е!». А пока мы с ним возились, между туч луна выглянула. И при свете её разглядел я своего «чёрта». Здоровенный козёл, весь, как и я, в глине перемазавшийся. Отпустил я его, а он к другой стенке ямы попятился, башку наклонил, бородой трясёт и опять на меня бодаться кидается. Поймал его за рога, прижал к стенке, а он, бедняга, трясется весь, как осиновый лист, икает и воняет до невозможности. Видать больше меня перетрусил, когда я на него свалился.
Прошли страхи мои, и так смешно мне стало. Представляете, мужики, сижу в могиле посреди кладбища ночью в обнимку с козлом и ржу во всё горло. Если бы кто-нибудь услышал — ей Богу, умом тронулся бы. Ну, смех смехом, а выбираться как-то надо. Попробовал я до края могилы дотянуться — не получилось, глубокую яму выкопали. Придется нам с тобой, говорю я козлу, до утра тут сидеть, хреново, конечно, ну да вдвоем-то не замерзнем. Обнял я козла, как родного, прижался к нему. И хоть вонь от него такая, что с души воротит, а все-таки теплее стало. Пригрелся я, и даже задремал. Вдруг слышу, голоса чьи-то. Прислушался я, по голосам вроде как парень с девушкой домой возвращаются. Дождался я, когда они совсем близко подошли, а потом и окликнул их.
— Ребята! — говорю, — помогите-ка мне из ямы выбраться!
Как завизжат они в два голоса, точно их режут! И бегом!
— Стойте! — кричу, — куда вы! Помогите же, мать вашу!
Куда там! Только их и видели!
Просидели мы так ещё час, а может и два, себя ругаю за то, что в лесничестве ночевать не остался. Уж и не надеюсь ни на что, как вдруг по дороге снова идет кто-то. Судя по шагам да по голосу — мужик пьяненький. Идет, вроде меня, сам с собой разговаривает. Поравнялся он с деревом, у которого я велосипед оставил, и тут я его тихонько, чтобы не напугать, окликнул. Остановился он, помолчал, потом спрашивает:
— Ты кто?
— Ты не бойся, — говорю ему, — я не привидение.
А мужик только хмыкнул в ответ.
— А мне, — отвечает, — по барабану, хошь бы и привидение. С чего это я тебя бояться буду? Ты говори, чего тебе надо, чего звал-то?
— Видишь, какое дело, — объясняю ему, — шёл я мимо, и показалось мне, будто стонет кто-то. Пошел на голос, да в яму-то и провалился. А вылезти сам никак не могу — глубоко и ухватиться не за что. Ты уж будь добр, помоги мне выбраться.
Слышу, подходит мужик к яме моей, силуэт его наверху вижу.
— Ты мне руку подай! — прошу его. Постоял он, подумал.
— Нет, — говорит. — За руку я тебя не вытащу. Глубоко, да и скользко. Вот если бы веревка была.
— Так есть! — кричу ему. — Есть веревка-то! Ты велосипед видел у дерева? Там на багажнике веревка намотана. Вот ты мне её и подай. А уж я в долгу не останусь, бутылка с меня, только вылезти помоги. Подумал он, повздыхал, сходил за веревкой, петлю на конце сделал, чтобы держаться лучше было, и мне её опустил. И вот, верите ли, мужики, словно нечистый меня под руку толкнул. Жалко мне козла стало. Сам-то, думаю, сейчас выберусь, а он так и пропадет здесь… Накинул я петлю ему на рога.
— Тяни! — говорю мужику, а сам козла снизу подпихиваю. Тянет мужик, пыхтит, матерится. Тяжелый козёл-то оказался. Почти совсем вытащил. Наклонился он к яме. — Давай руку-то, — говорит, да так на полуслове и поперхнулся. Тащил из ямы мужика пьяного, а вытащил козлиную морду с глазами, кровью налитыми да с рожищами здоровенными. Вывалила морда эта язык синий на сторону, хрипит чего-то, копытами землю скребет…
Стоит мужик на краю могилы, рот разевает, а сказать ничего не может. Секунды две или три он так ртом-то хлопал, а потом малость в себя пришел да как заорет:
— Чур меня! Чур! — веревку бросил да не разбирая дороги, бежать кинулся от нашей ямы, только ограды затрещали.
А козёл на меня свалился. Перед самыми похоронами бригада могильщиков нас вытащила. Оказалось, что козёл этот — их старый знакомый. Он уже давно повадился ходить на кладбище. Люди-то на могилки разное приносят. Кто конфетку, кто пряник, кто яблоко, кто яичко крашеное, вот он и приноровился собирать всё это…
Несколько минут изба буквально тряслась от хохота, так что замолкли пищавшие под полом мыши и даже ветер, кажется, стих. А когда смех стих, Славка, вытирая выступившие на глаза слезы, спросил: «А перед ненаглядной-то своей ты как отчитывался? Где ты ночь-то пропадал?»
— А мне отчитываться не пришлось. Она и спрашивать ничего не стала, — невозмутимо повел плечом Сергей. — Я ей только попытался объяснить, что, мол, не у баб был, а она нос зажала да мыло с полотенцем мне за дверь выбросила. — Какой, — говорит, — бабе такой козлина нужен! Покуда не отмоешься — ноги твоей чтоб дома не было!
…Метель стихла, и взошедшая луна залила синеватым призрачным светом спящий лес, согнувшиеся до самой земли кусты тальника и черемухи, а на чёрный бархат неба высыпали, точно горсть самоцветов, холодные, слегка помаргивающие звезды.
