Десять лет без права переписки
Всё дальше от нас дни трагических и не очень почётных событий в истории нашей страны. Вместе с воспоминаниями уходят те, кто пережил эти суровые испытания, теряя родных и близких, но сохраняя веру в добро и справедливость.
В преддверии Дня памяти жертв политических репрессий я планировал взять интервью у нашего земляка Игоря Александровича Каманина, которого хорошо знал и с которым мы долгие годы были хорошими соседями. Семья Каманиных – из Шуи. Молодое поколение рода, Александра и Дмитрия, в нашем городе знают многие.
Но в начале октября Игоря Александровича не стало. Поэтому о горькой судьбе рода Каманиных, о том, через что им пришлось пройти, я побеседовал с родным братом Игоря, восьмидесятичетырёхлетним Евгением Александровичем, который сейчас проживает в городе Волгореченске Костромской области.
– Все мы шуйские. Здесь наша малая родина. В семье нас было двое детей – я и старший брат Игорь. Отец Александр Каманин – из многодетной семьи, шестеро братьев и сестёр, специалист по счётно-решающим машинам. Знал все счётные приборы и приспособления того времени от логарифмической линейки до арифмометра «Феликс» наизусть…
Когда началась Великая Отечественная война, мне было 3 года, брату Игорю –
8 лет. Папу из-за возраста на фронт не взяли, ему было уже 54 года, но призвали на обязательные работы, хотя у него и была бронь как у специалиста высокого класса.
Осенью 1941 года фашисты рвались к Москве. Отец в составе трудовых бригад копал траншеи и окопы в районе Осиновой горы. Такие же работы велись и около деревни Остапово в местечке, которое сейчас называют «Беседы».
Вот что мне известно со слов напарника отца. Как-то во время обеденного перерыва мой папа усомнился в мощи Красной армии и спросил бригадира, мол, раз мы копаем окопы здесь, в глубоком тылу, значит, враг может взять Москву. Этой фразы было достаточно, чтобы вечером, когда папа возвратился домой, его уже поджидали двое в штатском. Дав пять минут на сборы, папу увезли на «чёрном воронке».
Отца арестовали, инкриминировав ему пресловутую 58 статью уголовного кодекса. Как стукачи успели донести на моего папу так быстро, мама гадала до конца своей жизни.
И получил наш папа десять лет без права переписки. Все знают, что это означает. С тех пор нашего отца никто из семьи никогда не видел. Были скудные сведения, что он в республике Коми, в лагере под Ухтой на лесоповале, но никто из родни точно не был уверен, так ли это было на самом деле.
Наша мама Анна Григорьевна до войны при отце была домохозяйкой. А вот когда осталась с нами, двумя пацанами, одна, стало вообще невмоготу. Мама пошла работать. Устроилась на работу то швеёй, то трудилась счетоводом в ЖЭКе… Жили мы плохо. Питались ещё хуже. Продуктов по карточкам нам, двум растущим организмам, не хватало.
И хотя мы считались детьми из семьи врага народа, ни соседи, ни в школе нас никто никогда этим не попрекал, даже не заикались, если и знали. За это я шуянам благодарен до сих пор. Мама нас учила так: «Если будете заполнять бумаги, в анкете пишите, что отец пропал без вести».
Самое моё яркое воспоминание военного детства – это как эскадрильи немецких самолётов пролетали над Шуей бомбить город Горький, его заводы, судоверфи… Мы, пацаны, грозили им кулаком, показывали кукиш… Но что мы, дети, могли поделать?
Бывало всё. И дров для печки зимой по неделе-две не было. Ели жмых и «тошнотики». Мама по выходным, устав за неделю на основной работе, отправлялась по окрестным деревням менять вещи на продукты. Благо, до войны семья успела кое-чем обзавестись. На хлеб, крупу, муку, картошку, творог, масло и другие продукты обменивалась обувь, одежда, отрезы ткани, бижутерия… Когда близ Шуи всё было выбрано, обменено, съедено, мама стала ходить на дальняк. Порой аж до города Горького. Однажды пароход, на котором с мамой плыли по Волге такие же бедолаги, а дело было поздней-поздней осенью, ткнулся в берег, дальше плыть из-за обледенения не мог. Пришлось всем пассажирам выползти на берег, в лесу устроились ночевать у костра, но поспать так и не удалось. Холодно было, да ещё всю ночь головешками отгоняли волков, которые окружили место ночёвки…
Зато когда мама возвратилась на перекладных домой с едой, устроили пир. Варили кашу, пекли колобушки из ржано-обдирной муки… Просто объеденье! Вкус этих коричневого цвета колобков я помню до сих пор.
После смерти Сталина, когда по амнистии осуждённые стали возвращаться в родные края, к нам в дом, а жили мы тогда ещё в Арсеньевке, лишь потом переехали на Садовую улицу, постучался человек в замызганном ватнике, стоптанных кирзачах, с потёртым фибровым чемоданчиком в руках… Он сказал, что знал нашего отца, сидел вместе с ним в лагере. Этот худющий, кашляющий от чахотки человек поведал, что на лесоповале дядю Шуру все уважали, не обижали, не издевались, прислушивались к нему… Также этот гражданин поведал, что знает, как отец погиб. Якобы его сбил поезд-лесовоз. Мол, шёл отец вдоль узкоколейки, его мотнуло в сторону и угодил он прямо под колёса. Однако что-то нас тогда смутило. Не в рассказе, а в поведении гостя. Сложилось впечатление, что он пришёл лишь для того, чтобы поесть, взять продуктов в дорогу и попросить немного денег на билет до дома…
Брат Игорь тогда сказал, что, возможно, отец никуда из Шуи и не уезжал, а был расстрелян в подвале отдела НКВД по решению «тройки» и захоронен в безымянной могиле вместе с другими такими же где-нибудь на Осиновой горе.
Я знаю лишь одно – папа разделил судьбу целого поколения того тяжёлого и смутного времени.
Я с серебряной медалью окончил школу № 2. Хорошо рисовал. Особенно удачно получались портреты Сталина в школьной стенгазете. Склонность, вернее, тяга к рисованию, унаследованная от отца, дала свои плоды. Рисую маслом пейзажи, натюрморты и по сей день. Недавно только завершилась выставка моих работ в ДК города Волгореченска.
Брат Игорь после окончания школы ФЗУ работал помощником мастера на прядильно-ткацкой фабрике. Потом окончил московский техникум и всю жизнь занимался ремонтом счётно-кассовой техники. Все кассовые аппараты в Шуе ремонтировал исключительно он.
Что касается отца, никто не знает, где он похоронен. Через 65 лет нашли мы с Игорем нашего двоюродного брата в Костроме. Но и он о судьбе отца тоже ничего вразумительного сказать не мог.
Кстати, генерал-полковник авиации Николай Петрович Каманин, тот самый, который руководил космическими полётами на космодроме Байконур, Герой Советского Союза, нам приходится двоюродным дядей. Но мама нам строго-настрого наказала нигде о родстве с ним не упоминать, не говорить никому. Она опасалась, как бы не навредить знаменитому родственнику, ведь мы всё же были детьми врага народа…
В архив, куда мы обращались неоднократно, нам сказали в своё время, что наш отец Александр Каманин был реабилитирован. Однако никто нашу семью об этом не уведомил. Чиновник из архива нагло, в грубой форме, сообщил, что это не их дело – всем сообщать о том, что человек сгинул по ошибке. Мол, сами должны заботиться. Также этот нехороший чиновник посетовал, что мы, по его мнению, хотим получить положенные льготы и т. п.
Не понял этот бюрократ, что не этого мы добивались, подавая запросы во все инстанции, мы хотели просто узнать, как погиб наш отец. Главное – узнать, где похоронен. Чтобы, пока есть силы, а лет мне уже много, побывать на его могилке…
