Мне судьбой предназначено спасателем быть…
Защитившие целый мир от фашизма, эти люди на старости лет сами остро нуждаются в нашем участии.
Сразу за станцией Ладыгино дорогу на Студенцы вплотную обступил осенний лес. Дом Аркадия Евгеньевича Седельникова в самом конце длинной деревенской улицы. У калитки нас звонким лаем встречает маленькая лохматая собака. Всем своим видом она показывает, что ни за что не пропустит чужаков в дом, но при этом вежливо повиливает хвостом, точно извиняется за негостеприимный приём.
Вот тебе и корова!
— Проходите в дом, — встречает нас в дверях хозяин, — сейчас чайку поставим, мёдом своим угощу. Вы такого не пробовали! У меня ещё отец пчеловодством занимался. Их с мамой направили сюда на работу учителями в школу. Чтобы не голодать, отец завёл и пчёл, и кур, и коз, так что уже через год всё у нас было своё. Здесь, в Студенцах, я и родился. В 1927 году, на мой день рождения, мне только два года исполнилось, отец продал в Колобове козла и положил деньги на сберкнижку на моё имя. Когда подрастёшь, сказал, то купишь корову. Года три назад приехал я с этой сберкнижкой в банк. Девушка часа два мне чего-то подсчитывала и написала к получению 90 копеек! Вот тебе и корова!
От верной смерти спас
— Мне судьбой на роду написано было спасателем стать, — улыбается мой собеседник. — Так уж случилось, что я за свою жизнь многих от верной смерти спасал. Первый раз, когда мне лет, наверное, двенадцать было. Пошли мы с друзьями на пруд купаться. Прихватили с собой несколько пустых бутылок, а на строящейся ферме потихоньку стащили негашёной извести. Мы так самодельные гранаты делали, чтобы рыбу глушить. Главное было не замешкаться и вовремя бутылку бросить, чтобы в руках не взорвалась. Приятель мой начал заряжать бутылку. Да что-то не рассчитал — взорвалась она у него в руках. Осколок стекла угодил ему в шею и проткнул сонную артерию. Я, как хлопок услышал, подбежал к нему, а он весь в крови, бледный, трясётся. Мальчишки, которые с ним вместе были, испугались, убежали, а я не растерялся — замотал ему шею майкой, схватил за руку и бегом домой, а там взрослые его на лошадь — и в больницу. Слава Богу, вовремя успели. В больнице ему ранку зашили — до сих пор жив.
На Дальний Восток
— В сорок первом отца призвали в армию. Больше я его не видел. В начале сорок третьего после тяжёлой контузии его демобилизовали, а я к тому времени уже служил. Призвали меня летом сорок второго. Набрали нас тогда в Иванове с области целый эшелон и вместо немецкого фронта повезли в обратную сторону — на Дальний Восток. Привезли в город Свободный Амурской области. Там в те годы было что-то вроде распределительного пункта. Привозили новобранцев и уже оттуда распределяли по частям. Я оказался в 147-м гаубичном артиллерийском полку. Определили меня радистом в батарею 122‑миллиметровых пушек-гаубиц. Позиции полка были на левом берегу Амура, а напротив, на китайской стороне, японцы укрепились. Мы ждали, что Япония в любой момент в войну вступит. Жили в постоянной боевой готовности. Спали не раздеваясь, чтобы теплее было и чтобы в случае тревоги не терять время на одевание. А по тревоге нас поднимали то и дело — японцы устраивали различные провокации чуть не ежедневно. Так до середины сорок четвёртого и держали друг друга на прицеле. А когда уже ясно стало, что скоро войне конец, и у нас напряжение спадать начало. Даже прошёл слух, что на Дальнем Востоке войны не будет, но поступила команда укреплять границу, а артиллеристам оборудовать постоянные позиции – обживаться всерьёз и надолго. Командование полка приняло решение направить трёх человек на заготовку древесины для части в тайгу, километров за пятьдесят вверх по Амуру.
В двух минутах от гибели
— Так жили мы на берегу Амура вольными людьми. Валили лес, брёвна на берег вывозили, вязали плоты и сплавляли их к части. Вот там, на Амуре, мне снова пришлось стать спасателем. Сидим мы как-то вечером на берегу у костра, отдыхаем. Гляжу, а по реке несёт течением маленький плотик, а на нём двое детей. Амур – река огромная, течение сильное, быстрое, как они удерживались на своём плотике — непонятно. На их счастье, в этот момент не проходил ни один катер, их бы обязательно перевернуло и смыло в воду волной. Разделся я и поплыл к ним. И, хотя плавал я очень хорошо, всё равно течением унесло километ-ра на полтора, прежде чем я смог ребят к берегу подтащить. Только на берег сошли — идёт пограничный катер. Волна от него больше метра высотой. Вот так и получилось, что, задержись я хотя бы на пару минут, и спасти этих детей уже не удалось бы… Обогрелись они у нашего костра, обсушились, а потом мы их домой проводили. На следующее утро их отец принёс нам бутыль самогона и целое ведро жареной красной рыбы.
Нам, наверное, повезло
— До осени мы в тайге работали, на зиму в часть вернулись, дома и казармы строить начали. В мае сорок пятого вместе со всеми победу над Германией отпраздновали, а в начале лета новый приказ — отставить строительство, готовиться к переформированию. Начались разговоры о близкой войне с Японией. Получили мы новое вооружение — 152‑миллиметровые пушки-гаубицы, пополнение пришло, в основном те, кто уже воевал на западном фронте. И 9 августа началось. Наш полк участвовал в прорыве Сунгарийского укрепрайона. Японцы, готовясь к войне, построили здесь трёхэтажные бетонные ДОТы, склады боеприпасов, минные поля. Первые попытки прорвать оборону японцев на этом направлении оказались безуспешными. Пехотные части, брошенные в наступление, несли огромные потери, а линия фронта по-прежнему оставалась на месте. Мы вели огонь по этим укреплениям с очень близкого расстояния. Там, где проходила линия обороны японцев, невозможно было ничего разглядеть — сплошной огонь, дым, поднятые в небо разрывами тяжёлых снарядов облака пыли, земля, какие-то обломки. В конце концов, японцы не выдержали — оставшиеся в живых гарнизоны этих ДОТов начали сдаваться. Фронт пошёл в наступление на Харбин. Марш этот был для нас очень тяжёлым. Больше двухсот километров мы тащили наши пушки по узкой, разбитой снарядами и гусеницами танков и тягачей дороге. С одной стороны — почти отвесные голые безжизненные скалы, с другой — топкое, непроходимое болото. Если бы у японцев была авиация, то несколько бомбардировщиков без особого труда уничтожили бы с воздуха всю нашу колонну. В боях за Харбин полк не участвовал. Не доходя Харбина, колонну развернули на Владивосток с приказом готовиться к участию в десанте на остров Хоккайдо. Во Владивостоке в ожидании парохода жили больше недели. Нам, наверное, повезло. С высадкой на Хоккайдо нас опередили американцы, полк перенаправили на Сахалинское направление, где тоже шли тяжёлые бои, но пока решался вопрос с транспортом для нас, бои на Сахалине в основном прекратились. В самом конце августа пароход высадил нас в Корсакове. Местом дислокации полка была выбрана «3‑я падь» — местечко в нескольких километрах от города на берегу залива Анива. Оборудовали позиции, заняли оставшиеся от японцев казармы, часть из них, оказавшихся разрушенными, пришлось отстраивать заново. Там я и служил уже до самой демобилизации.
Коротаем время вдвоём
— Буквально накануне увольнения пришёл приказ о присвоении мне сержантского звания, так что пришлось служить на целый год дольше. Вернулся в августе пятидесятого. Приехал домой и узнал о том, что отца близ Федотова убили. Пчеловодом отец был хорошим, мёду и самим хватало, и с соседями делились. Наверное, можно было бы продавать, но отец вместо этого возил мёд в Шую в госпитали. Вот во время одной из таких поездок его и подкараулила банда дезертиров, скрывавшихся под видом углежогов в лесах…
Вскоре после демобилизации освоил бывший солдат Аркадий Седельников профессию экскаваторщика и проработал до самого выхода на пенсию. Около тридцати лет в совхозе имени Ильича, а потом ещё почти десять лет на Колобовской фабрике. За эти годы закрепилась за ним слава местного Кулибина. Действительно, мог он своими руками любую сложную технику восстановить и отремонтировать, многое мастерил сам. К нему и сегодня, несмотря на то, что возраст у Аркадия Евгеньевича очень почтенный — без малого 90 лет, идут соседи, когда нужно что-то приварить, отремонтировать. Только вот одному плохо. Несколько лет назад похоронил Аркадий Евгеньевич жену, с которой прожил в любви и согласии многие-многие годы, и с тех пор осиротел старый дом на краю села.
— Приезжают, конечно, и сыновья, и внучка. Они у меня хорошие, но ведь у каждого из них своя жизнь. Семья, работа. Вот и коротаем время вдвоём с Тузиком, — ласково потрепал он преданно смотрящую на него собаку.
Всё бы ничего, да есть одна проблема, которую не могут решить уже несколько лет. И проблема эта не только Аркадия Евгеньевича Седельникова, а и всех его соседей. Единственный на десяток домов колодец давно обветшал. Сруб сгнил окончательно, в зеленоватой воде плавают какие-то покрытые плесенью гнилушки, от воды пахнет болотом, гнилью. Пить её можно разве что после длительного кипячения, и то небезопасно, периодически вся деревня страдает расстройствами желудка, а другого источника пить-евой воды в деревне нет. Колобовская администрация обещает отремонтировать колодец уже не первый год. Последний раз пообещали выполнить работу в следующем 2015 году. Может и выполнят, вот только доживут ли студенецкие старики до обещанного срока? Может быть всё-таки постараться, и, пока есть время до зимы, отремонтировать колодец в этом году, тем более, что объём работ на нём не так уж и велик — двум нормальным мужикам на три дня работы. Трудно бывает понять в таких случаях логику власти. Трудно, несмотря на все самые, казалось бы, убедительные доводы.
