Две судьбы
Какая ночь! Бескрайний небосвод
Сверкает звезд жемчужно-яркой пылью.
Луна янтарный свет на землю льет;
Любуясь им, восторженно застыл я.
Меня уносят ввысь легко мечты,
И вижу я: в безмолвии Вселенной
Летит Земля средь звездной красоты,
Пронзая даль космических владений.
Чуть не задев, промчался стороной
Скиталец бездны – каменный булыжник,
Испугом скован, я стою немой:
Еще бы миг – и на Земле нет жизни?
Опасность новая гнетет меня:
Безумие – возможных бед причина,
Покой Земли от злой судьбы храня,
Стоят ракеты с ядерной начинкой.
Вновь наважденье сердце рвет мое:
Я чую холод ледяного царства.
Где люди? Где букашки? Где зверье?
Политики и судьи, государства?
Исчез кошмар. Лазоревой звездой
Летит живая, милая планета,
Хранима Богом, торною стезей,
Извечно озаренной ярким светом.
Земля в сиянье нежно-голубом
Мчит по спирали нового развитья,
Мой жребий навсегда с ее судьбой
Переплетен незримой тонкой нитью.
Ту нить я, словно сердце, берегу
И мир, как дар божественный, приемлю,
И другу, и заклятому врагу
Скажу: храни свой дом – родную Землю.
Владимир Трусов
Святая ложь
В 41-м мой дед был уже нестроевым и даже по возрасту не подлежал мобилизации, но на фронт пошёл добровольцем, став батальонным санитаром – вытаскивал раненых из самого пекла боя. Без такой помощи многие просто истекли бы кровью или замёрзли бы «в белоснежных полях под Москвой», когда бронированные армии гитлеровцев стояли на пороге нашей древней столицы. Однако вместе с «генералом Морозом» наступление немцев сдерживало отчаянное мужество советских частей, порою дравшихся без связи друг с другом, почти без боеприпасов и медикаментов. В этих боях от батальона деда в живых осталось всего три человека: командир в звании майора, один рядовой боец и санитар, сохранивший в медицинской сумке главную ценность – знамя, поэтому подразделение по-прежнему считалось боевой единицей и было направлено в тыл для переформирования и пополнения. А затем его бросили в ещё более страшную «мясорубку» – под Ленинград, в гиблые болотистые места с красноречивым названием Мясной Бор. По сей день там находят не погребённые останки наших солдат из второй ударной армии, практически поголовно погибшей. После бесконечных манёвров под Москвой, отступлений и редких контратак, позиционное сидение в болотах показалось батальону чуть ли не «курортом». В этих условиях люди находили силы и время заниматься вполне мирными делами: писали письма в родные края, хотя знали, что отправить их невозможно. Кто умел, коротал время за привычным ремеслом. Так и мой дед по приказу комбата шил обувь для всего командного состава, поскольку до войны был сапожником. Сапоги не отличались разнообразием фасонов, к тому же материал использовался подручный, даже кирза считалась редкостью, потому проявить фантазию деду не удавалось и шить каждый день одно и то же надоедало, однако приказы начальства не обсуждались. Поэтому он с таким нетерпением ждал каждого «визита» в землянку своего односельчанина, служившего в соседней роте.
В тот апрельский день земляк тоже зашёл навестить деда, чтобы поделиться последними новостями, выкурить пару самокруток. Дед по привычке жаловался приятелю на однотипность заказов, вспоминал и село, и городишко, откуда уходил на фронт, сетовал на отсутствие переписки с женой и сыном. Слушатель понимающе кивал, поскольку сам находился в таком же положении, не имея возможности дать знать о себе семье. Они дружно, крепким солдатским словцом помянули фюрера и всех фрицев сразу, потом попытались составить прогноз погоды на наступающее лето. Понаблюдав за работой мастера, заканчивавшего новые сапоги для комбата, односельчанин распрощался и отправился восвояси, опасаясь нагоняя от ротного, но когда солдат вышел из землянки и отошёл в сторону всего метров на сто, начался «плановый» миномётный обстрел. Вокруг закричали: «Ложись!», и он инстинктивно выполнил эту команду, хотя краем глаза чётко увидел, как немецкая мина влетела прямо в дверь землянки, где он только что разговаривал с сапожником. Раздался взрыв, хрупкое укрытие разлетелось по сторонам, и пламя поглотило всё.
Нерасторопное командование долго считало потери, и в результате какой-то канцелярской путаницы через некоторое время в тылу моя бабушка получила не традиционную для тех лет похоронку, а извещение о том, что её муж «пропал без вести». Обычно подобные бумаги давали женщинам надежду дождаться с войны своего единственного, и они не торопились надевать чёрные вдовьи платки. Моя бабушка ждала деда даже тогда, когда вышли все разумные сроки его возвращения домой. А вот тому земляку повезло, он возвратился в городишко и, как-то раз случайно встретив на улице повзрослевшего сына своего приятеля, рассказал парню о гибели отца, справедливо решив, что он должен знать правду. Но невольный свидетель взял с наследника слово никогда не говорить об этом матери, чтобы не отнимать у неё призрачную надежду снова увидеть мужа. Возможно, бабушка догадывалась об этой «святой лжи» сына, хотя второй раз замуж она так и не вышла. И сколько по России таких верных жён коротало свой век, так до конца и не признав себя вдовами, не считал никто. Нашему поколению никогда не оценить этот подвиг, женский и материнский, но мы можем и должны помнить о нём, поскольку это и наши потери в той великой и победной войне.
Марина Милова
Поколение победителей
Сначала только отступали,
За пядью оставляя пядь.
Тогда потери не считали:
Их было некому считать,
А души мучило сомненье,
Оно сердца, как пламя, жгло.
Но то, другое поколенье,
Сумело всё и всё смогло.
И будет за спиной столица,
Горячий снег в лютый мороз,
Салютов первых вереницы,
Глаза, чуть влажные от слёз.
Руины будут Сталинграда...
От жара плавился металл,
Будто врата открылись ада,
И демон над землёй восстал.
Шло небывалое сраженье -
Судьба Отчизны на весах.
И то, другое поколенье,
Забудет, что такое страх.
И будет долго дым клубиться
У Волги – матери реки,
Но от неё, как от границы,
На Запад двинутся полки.
Свершится воля провиденья,
Взметнётся к небу красный флаг.
И то, другое поколенье
Войдёт в поверженный рейхстаг.
Кружиться в вальсе будет Вена,
Европа будет спасена.
В весенний день обыкновенный
Взойдёт над миром тишина,
Но кратка память человечья,
Не в силах всё она хранить:
Героев подвиги не вечны,
Их могут многие забыть.
И я в тревоге и волненьи,
К граниту серому склоняясь,
Шепчу: «Другое поколенье,
За всё, за всё простите нас!»
Александр Калинин
Забыть невозможно
Город Балта протянулся вдоль реки Кодыма, по обе ее стороны, рядом – граница с Румынией, так что война дошла очень быстро до нас. Ровно через месяц нас бомбили. Послышался сперва рокот, а потом пронзительно свистящий звук пикирующего самолета. Три мамы и семеро детей бросились в заранее вырытый окоп. Мы видели, как от самолета отделялись бомбы. Казалось, что они летят прямо на нас. Дети плакали. Тело покрылось испариной, била дрожь. Только мама сумела пересилить свой страх и слегка осипшим голосом успокаивала: «Ничего, ничего. Они сейчас улетят. Их прогонят». А я все твердила: «Неужели всех убьют?» После первой же бомбежки началось мародерство. По ночам немцы сбрасывали десантников, одетых в советскую военную форму. Милиция не успевала со всеми справляться. Стали образовываться отряды самообороны. Ночью городок замирал. Ни огонька. Многие на это время уходили из своих домов… Вдоль города на возвышенности тянулся длинный и очень старый сад, заросший диким кустарником и бурунами. Совсем недавно ребятня здесь играла в казаки-разбойники, а вечером под соловьиные трели гуляли влюбленные парочки. Теперь сад стал приютом для всех, кто уходил сюда на ночь, опасаясь очередной бомбардировки. Во тьме слышались приглушенные голоса, детский плач, вздохи. Казалось, что все эти звуки издает сад под шелест листвы. Долго так продолжаться не могло. Люди пытались уйти от войны.
По пыльным, раскаленным неимоверной жарой дорогам потянулись вереницы беженцев: пешком – с узелками, с телегами, на лошадях. Бредущих людей несколько раз поливали свинцом немецкие истребители. Были и жертвы. На ночлег останавливались в деревнях, где жители старались накормить, дать умыться, обогреть. Уговаривали вернуться домой – впереди уже были немцы. Действительно, пока мы шли, Балта была оккупирована. Но немцы нигде не задерживались – спешили делать свой «блиц-криг» и уходили вперед, оставляя только свою комендатуру. Власть в городе отдали румынам. Пришлось нам возвращаться в свои разоренные «гнезда» и начинать новую жизнь – в оккупации.
Нельзя передать в коротком рассказе все события того времени. Но необходимо сказать: народ не сдался. Партизанские отряды, городское подполье наносили огромный ущерб врагу. Только в нашем городе многие отдали свою жизнь в борьбе за свободу в застенках «Сигуранцы» (румынское гестапо), а живые после освобождения ушли с армией добивать врага.
Инна Милеева
День памяти
Горькое слово – война,
Словно настойка полыни…
Выпита чаша сполна
Каждой семьею в России.
Сколько солдат полегло
В жарких суровых сраженьях,
Чтобы жилось нам светло
В следующих поколеньях.
Мой не вернулся отец,
Родину-мать защищая,
Дел его ратных венец –
Память осталась святая.
Матери, жены солдат,
Дети войны – все, кто знает
Цену любви и утрат
Памяти день отмечают.
Двадцать второе число.
Теплый июнь. Вдаль – дорога…
Вечный огонь, где светло,
Красных гвоздик – очень много.
Ольга Гриценко
Внезапно грянула война
В самый длинный день в году
Никто не ожидал беду.
Внезапно грянула война,
Хлебнули горюшка сполна.
Как коршун злой, не объявляя,
На нашу землю враг напал.
Себя надеждой забавляя,
Он очень многое не знал,
Не знал, что мы Отчизну любим,
Что просто так не отдадим,
И за нее бороться будем.
Себя в бою не пощадим.
Не мог он этого учесть,
Как снег, надежды таяли.
Он потерял здесь славу, честь,
А мы себя прославили.
К победе шли четыре года,
Надеясь, веруя, любя.
Не зная нашего народа,
Враг опозорил сам себя.
Ольга Смирнова
Сыну
Я тихонько присела
у детской кроватки.
В ней сынишка уснул,
улыбаясь счастливо во сне.
Всю любовь свою,
нежность отдам без остатка,
Лишь не знал бы он
ужасов тех на войне.
Я сижу и пою колыбельную песню,
А все мысли о сыне, лишь только о нем.
И мечтаю, как будет нам жить и легко,
И привольно не вдвоем, а втроем…
Сына нет у меня. И не будет.
Я хотела, чтоб был, но родить не смогла:
В ту лихую, шальную годину
Моего ненаглядного отняла у меня война.
Не могу жизнь дарить
от мужчин нелюбимых.
Ты прости меня,
мой нерожденный малыш.
И не мне вечерами читаешь ты сказку,
«Мама!» – тоже не мне говоришь.
Елена Дементьева
Любите жизнь
Любите жизнь, цените время,
Что нам отпущено прожить,
Ведь мы еще – младое племя,
И этим стоит дорожить.
Покуда в сердце есть желанье
И в здравом теле сильный дух,
Трудом добейся процветанья:
Ты сам – делам своим пастух.
И если даже видишь пропасть,
Не трусь ее преодолеть,
Себе ты должен вызов бросить,
Чтобы потом не пожалеть.
Александр Костин (Шуйский)
