Всем смертям назло…

10 апреля у Александра Петровича Смирнова день рождения. Он встретил меня у калитки дома — невысокий, плотно сбитый. В первый момент я подумал, что меня встречает кто-то из родственников ветерана. Мужчине можно было дать лет семьдесят, ну, может быть, семьдесят пять, но никак не девяносто четыре!

— Ко мне, к кому же ещё, — улыбнулся он в ответ на мой вопрос, туда ли я попал.

— Проходите в дом, — пригласил он, крепко пожав мне руку, и посетовал, что я приехал на машине. — Не надо было за рулём-то. У меня ведь сегодня день рождения. Вся семья собралась, стол накрыт…

— Ну, с чего начать? — обратился он ко мне, когда все расселись за столом, разлили шампанское и чай.

Набрали нас новобранцев из Шуйского, Палехского, Пестяковского да Ландеховского районов целый вагон и направили в Боровичи, в полковую школу. Тогда только что закончилась война с финнами, и для пополнения частей, участвовавших в боях, спешно набирали молодёжь. Семь классов по тому времени считалось хорошим образованием, наверное, поэтому меня и определили в артиллеристы. Так я попал в 223-й запасной полк, где после окончания полковой школы получил звание младшего сержанта и был назначен командиром расчёта 45-миллиметровой пушки. В начале сорок первого полк наш перебросили под Псков. Там в июле сорок первого я первый раз в бою был. Но направление это у немцев тогда второстепенным считалось, поэтому серьёзных боёв не было, так, отдельные стычки, перестрелки. Все силы их были брошены на Ленинград. Поэтому в сентябре и наш полк получил приказ походной колонной следовать к Гатчине в помощь войскам, оборонявшим подступы к Ленинграду. Никто из нас не знал тогда, что к тому времени, когда мы дойдём до места назначения, немцы там прорвут нашу оборону и уже почти замкнут кольцо окружения вокруг Ленинграда.

Окружение и плен

Странный это был переход. Там шла асфальтовая дорога Луга — Ленинград, но мы на неё не выходили — она была полностью под контролем немцев. Мы двигались параллельно дороге метрах в двухстах от неё лесом. Рубили просеки, мостили болота. Немцы, конечно, знали о нашем продвижении, но, видимо, просто не принимали нас всерьёз. Так продолжалось, пока не вышли к Гатчине. Немцы будто ждали нас. Полк сразу оказался в окружении, и через несколько дней боёв от него ничего не осталось. Ещё на марше мою пушку передали в другую часть, а меня назначили старшиной батареи. Было у меня в подчинении несколько ездовых, везли на подводах продукты, боеприпасы, ну и прочее имущество. Уже на третий день боёв под Гатчиной от моего обоза осталась одна повозка да одна лошадка, остальные все были разбиты. Вызывает нас комбат в штаб и приказывает: в связи с тем, что ни патронов, ни снарядов у батареи не осталось, замки от орудий утопить или зарыть в землю, орудия постараться привести в полную негодность, а самим рассредоточиться и малыми группами — по три-пять человек выходить из окружения к своим. Вернулся я, а ни батареи, ни повозки, ни людей — никого нет, все уже разбежались. Немного погодя встретил я в перелеске ещё двух солдат нашего полка. Так втроём и пошли на восток, туда, где должна была быть передовая.

— Вот ведь, сколько лет прош-ло, а помню всё так, будто было совсем недавно.  — Александр Петрович потёр висок, отхлебнул из чашки чай и продолжил.

— День, наверное, на второй или на третий скитаний вышли мы на большое гороховое поле. На другом конце поля дома виднелись — село или деревня какая-то. Нарвали мы гороху побольше — изголодались, пока лесом пробирались, считай, кроме ягод да грибов ничего и не ели. А потом пробрались на окраину села. Баньки там были, погреба. Вот мы в одном из погребов на ночлег и устроились. Ночь спали как убитые. Проснулись — вроде тихо. Один из моих спутников пошёл к колодцу воды набрать, и только он ведро в колодец-то опустил, как въезжают в село две машины с немцами. Увидели его: «Рус! Хальт! Хенде хох!» — кричат. Куда тут денешься. Поднял он руки, его за шиворот и к машине. Спрашивают, есть ли ещё кто-нибудь. Перепугался он и показал на погреб, где мы прятались. Подошёл немец к погребу, кричит: «Рус, выходи, сдавайс!» Сидим мы, притаились. Подождал он немного, а потом в погреб гранату кинул. На наше счастье, погреб был разделён дощатыми перегородками на секции, вот граната в дальнюю от нас секцию и попала. Оглушило нас, землёй засыпало. Как нам потом наш третий товарищ рассказывал, в это время колхозницы скотину пригнали. Немцы на время нас оставили, пошли скотину в машины грузить, а потом, когда закончили, и про нас вспомнили. Заставили они этих колхозниц погреб раскапывать, тут нас и нашли. Поначалу обошлись с нами вполне нормально. Мне немец даже руку перебинтовал, которую мне осколком вскользь зацепило. Погрузили и нас вместе с коровами и повезли в Новгород.

Лагерь в Прибалтике

Так началось моё скитание по лагерям. На подходе к городу по дороге — сплошные колонны пленных. Куда ни глянь — река. На окраине Новгорода был какой-то большой свинарник, вот в нём нас и разместили. Дней десять продержали, а когда собралось уже очень много, наверное, несколько тысяч человек, подогнали эшелон, погрузили нас в открытые полувагоны, в каких уголь возят, и повезли во Псков. Там ещё добавилось нашего брата, вагоны набили так, что только стоять можно было, и эшелон пошёл на Ригу. На одной из станций напротив нашего остановился немецкий воинский эшелон. Они ехали на фронт, под Ленинград. Одеты все с иголочки, сытые, слегка пьяные, весёлые. А напротив мы — грязные, голодные, оборванные. Жалкое зрелище. Не доезжая Риги, эшелон наш свернул на Каунас. Там в начале сороковых годов были армейские склады. Огромные полуподземные помещения. Вот там немцы и оборудовали лагерь для военнопленных. В помещениях бывших складов построили трёхярусные нары, окружили колючей проволокой, вышек с пулемётами наставили. Для начала отделили офицеров, евреев, коммунистов и почему-то украинцев. Всех евреев и коммунистов в течение нескольких дней расстреляли. Украинцев поселили в отдельные бараки, как и офицеров. Впрочем, офицерам было даже хуже, чем солдатам. Солдат время от времени гоняли на какие-нибудь работы, так что почти всегда была возможность раздобыть хоть чего-нибудь съестного. Офицеров на работу не выводили, а кормили так же, как и всех, — полусырой хлеб, в котором мука напополам с опилками, да раз в день чай, вернее, даже не чай, а горячая вода. Дней через двадцать начали распределять — кого к латышам в батраки, а восемьдесят человек тех, кто покрепче, в том числе и меня, послали работать на кирпичный завод. Работали мы на заготовке глины. Копали ее в карь-ере, грузили в вагонетки, а потом эти вагонетки везли восемь километров до завода, где был склад сырья. Работали по двенадцать часов, практически от темна и до темна. Кормили два раза в день. На обед чуть тёплая баланда из нечищенной картошки, а вечером, на ужин — чай с куском хлеба. Работали там с октября сорок первого до июля сорок второго, когда нас вновь вернули в лагерь. К счастью, опять ненадолго. Большую группу пленных погрузили в вагоны и повезли в Ригу.

Первый побег

Кто бывал в Риге, тот знает старый международный торговый центр на берегу Западной Двины. Строился он очень давно, когда не было ни железных дорог, ни надёжного сухопутного транспорта, все товары шли по реке, и все грузы с судна вагонетками подавались сразу в подвальные складские помещения. Когда в Прибалтику пришли немцы, два самых больших павильона этого торгового центра занял филиал концерна «Опель». Вот туда и набирали из числа воен-

нопленных квалифицированных рабочих — тех, кто работал на станках. Я попал в цех сборки автомобильных двигателей. Но мы не столько собирали новые, сколько разбирали привезённые с фронта разбитые машины и занимались ремонтом и восстановлением двигателей. Я работал на расточке блоков цилиндров двигателей. Кормили хоть и скудно, но значительно лучше, чем в лагере, да и условия были гораздо лучше, чем за колючей проволокой. Жили в здании бывшей школы в Старой Риге, конечно, под охраной. На работу возили на грузовой машине, работали по двенадцать часов с коротким перерывом на обед, а после работы к себе возвращались через весь город пешком. Тяжело, конечно, но по сравнению с лагерем условия были вполне терпимые, и можно было бы дождаться прихода своих. Но не дождались, терпения не хватило. В августе сорок третьего мы втроём сбежали. Это оказалось нетрудно. Станок, на котором я работал, был очень большой, для смазки и обслуживания его приходилось спускаться в подвальное помещение. Немцы, которые нас охраняли, за этот год привыкли к нам, и после смены устраивали перекличку через день, а то и реже. Просто строили всех в колонну и вели на ночлег. Этим мы и воспользовались. Спрятались в подвале, а когда смена ушла, выбрались из торгового центра, сумели выйти из города и пошли в сторону линии фронта, как нам казалось. Шли почти десять дней. Днём отсиживались где-нибудь в лесу или на болоте, а с наступлением темноты старались раздобыть что-нибудь из еды и шли дальше. Поймали нас на десятый день…

Обо всём этом Александр Пет-рович говорит сдержанно, без подробностей. Просто «поймали». Но, общаясь с теми, на чью долю выпало побывать в лагерях — и в фашистских, и в своих, гулаговских, я хорошо представляю, что стоит за этими скупыми словами, что досталось тому, за кем десять дней охотились, словно за подраненным зверем — с облавами, с собаками, натасканными специально по человеку…

И вновь плен

— Привезли в лагерь. Не знаю, чем бы это закончилось, могли расстрелять, могли повесить, но нам в очередной раз повезло. Хозяин завода узнал, что нас поймали, и не захотел терять хороших рабочих. Словом, забрали нас снова на завод. Для начала построили всех перед цехом, вывели нас перед строем, пистолет к затылку приставили, слышно было, как курок взведённый щелкнул, что-то на немецком языке зачитали, а потом на месяц произвели в штрафники. Работали вместе со всеми, но после работы запирали нас в грузовом лифте и спускали в подвал на всю ночь до начала новой смены. Кормили этот месяц один раз в три дня.

Не знаю, почему так получилось, но меня среди других рабочих начальство завода выделяло. Даже директор, проходя мимо, здоровался, а старший смены, немец из тех, кто долго жил в России, как-то раз подошёл, и тихонько спрашивает:

— Александр, ты ещё раз побежишь к своим?

— Побегу! — говорю.  — Как только возможность представится, так и побегу.

А он серьёзно так, наклонился ко мне и шепчет:

— Когда бежать надумаешь, скажи, я тебе одежду и еды принесу…

По соседству с павильоном, где наш цех располагался, были торговые ряды — огромный рынок, на котором торговали все и всем. Была там и русская торговка, которую все звали тётя Катя. Её вся Рига знала. Она не боялась никого. Случалось, и с немцами ругалась, когда торговать мешали. Вот она нам и помогала, когда в сентябре сорок четвёртого мы убежали во второй раз. Во время обеденного перерыва перелезли через забор, отгораживавший наш павильон от рынка, и попали прямо к тёте Кате. Сначала спрятала она нас дома у своей подруги, которая была замужем за немцем. Там никому и в голову не пришло нас искать. Немец этот был гражданским и целый день до темноты был занят на работе, по-моему, на том же заводе, где работали и мы. Вечером, когда он пришёл домой, мы спрятались под кроватью и ждали, когда он заснёт. А ночью тётя Катя вывела нас за город. Там на окраине Риги были огромные болота, и когда их осушали, вырыли глубокие каналы. По краям эти каналы заросли густым кустарником, некоторые почти пересохли. На берегу одного из таких каналов, в гуще кустов, мы вырыли для себя нору. В этой норе отсиживались две недели. По средам тётя Катя приносила нам еду, рассказывала последние новости.

Фронт в то время подошёл к Риге почти вплотную, до передовой оставалось километров двадцать пять — тридцать, не больше. По ночам мы слышали гул орудийной канонады, и даже зарево видно было. Казалось, ещё чуть-чуть, и всё закончится, придут наши. Но бои вдруг стихли, а тётя Катя однажды сказала, что больше она приходить не сможет, стало слишком опасно. Ждать прихода Красной Армии бесполезно, наступление на Ригу остановилось. Она привела нас к себе домой, а через несколько дней один из ее знакомых поселил нас в общежитии, в котором незадолго до нас жили отправленные в Германию украинцы. Раздобыл он для меня аусвайс, и стал я Николаем Петровичем Фроленко. Тётя Катя помогла с одеждой — появился у меня хороший гражданский костюм, английские ботинки. Словом, стал я жить почти легально. Ходил в кино, в пивную и даже привыкать стал к тому, что теперь я в безопасности, но рано радовался. Вольная жизнь моя закончилась примерно через месяц. Немцы отправляли в Германию пароход с рабочими и при погрузке почему-то многих не досчитались. По городу, там, где жили будущие переселенцы, начались обыски и облавы. Пришли и в то общежитие, где я обитал. Я слышал, как они проверяли другие комнаты. Слышал, что подходят к моей, но деваться было некуда. Спрятался в шкаф, там меня и нашли.

Саласпилс

Привели в гестапо, начались допросы. Был слух, что где-то неподалёку высадился советский десант, и следователь гестапо подозревал, что я один из этих десантников. Держали в городской тюрьме, из которой каждый вечер по двести-триста человек выводили на расстрел. Мы знали: если вызывают вечером, значит всё, конец. Нас, группу человек в сто пятьдесят, выкрикнули утром. А уже вечером мы были в Саласпилсе. Слава у этого лагеря была недобрая. Живыми из него почти никто не выходил. Заключённых там, считай, совсем не кормили. Поднимали чуть свет и гнали «на работу» — до обеда попарно на носилках полубегом таскали песок из карьера в кучу в центре лагеря. В обед — миска чуть тёплой баланды. А потом — этот же песок таскали из лагеря обратно в карьер. И так каждый день. Тех, кто не мог работать, падал, били, убивали.

Лагерь смерти Саласпилс внесён в список тех фашистских концлагерей, режим в которых был наиболее жестоким, хотя и в других завоеватели гуманностью не отличались. Но не суждено было моему собеседнику навечно остаться там. Впереди его ждал ещё почти год самых жестоких испытаний и лишений.

— Мне ещё раз сильно повезло, — продолжает свой рассказ Александр Петрович. — Не знаю, чем руководствовались наши тюремщики, но отобрали они среди обречённых на смерть заключённых небольшую группу тех, кто был покрепче, и погрузили на пароход вместе с ранеными немецкими солдатами, техникой и переселенцами. Корабль взял курс на Данциг. Шли осенней штормовой Балтикой четыре дня. Держали нас на верхней палубе и за эти четыре дня только раз выдали по буханке хлеба. В Данциге перегрузили на маленький пароходик и вверх по Одеру повезли в концлагерь, располагавшийся в каком-то маленьком польском городке километрах в тридцати от Варшавы. В этом лагере пробыл я с осени сорок четвёртого до января сорок пятого…

Продолжение в следующем номере.

От 16 Апреля 2013 года Олег НАЗАРОВ