Из 38 косячевских солдат домой вернулись четверо…
Дом свой, что стоит на улице Игнатия Волкова, Алексей Фёдорович Логинов с женой построили шестьдесят с лишним лет назад. Здесь, в районе Северных улиц, давали тогда участки под строительство, и молодой участник недавно закончившейся войны получил его одним из первых.
— Всё своими руками делали, — вспоминает мой собеседник. — Вставали чуть свет и — сюда, чтобы перед работой успеть что-нибудь по дому сделать. К семи часам утра шёл на работу, я тогда водителем в автоколонне 1164 работал, что на площади Революции находилась, там, где сейчас торговые ряды, а вечером — снова сюда, и уже до темноты. Домой, на другой конец города, на Петропавловские улицы, где мы тогда жили, только спать приходили…
Но всё это было уже позднее, после боёв под Брянском, после зимнего харьковского наступления, закончившегося для их бригады окружением и практически полным разгромом, а для него и ещё одиннадцати бойцов, вместе с которыми он пробирался из окружения к своим, четырёхмесячным скитанием в лесах во вражеском тылу. Но не будем забегать вперёд, а вернёмся к рассказу самого Алексея Фёдоровича.
— Родился-то я неподалёку отсюда, за рекой в деревне Косячево, — начал свой неторопливый рассказ Алексей Фёдорович, — двенадцатого октября двадцать третьего года. Семья была большая, девять детей. Мама получила орден «Мать-героиня». Я был вторым ребёнком в семье. Аккурат перед войной, в тридцать девятом году окончил ФЗУ (фабрично-заводское училище, прообраз нынешних профессиональных лицеев) по специальности слесарь-инструментальщик, и по распределению меня и еще нескольких выпускников училища направили работать в город Ломоносов, под Ленинград. Жили на самом берегу Финского залива, из окон был виден Кронштадт. Там нас застала война. До осени мы ещё работали, а в начале октября сорок первого нас вместе с ленинградскими детьми эшелоном отправили в Москву…
Боевое крещение
Алексей Фёдорович рассказывает скупо, без особых подробностей, а между тем именно тогда им — ему и другим шуйским мальчишкам, недавним выпускникам Шуйского ФЗУ, работавшим в Ленинградской области, очень повезло. Это был последний эшелон, которому удалось уйти из Ленинграда. Буквально через несколько дней дивизии вермахта замкнули кольцо окружения, и началась беспримерная по своему героизму и трагичности девятисотдневная оборона города в полном окружении — Ленинградская блокада.
— До Москвы наш эшелон шёл целую неделю. Немцы уже то и дело бомбили и железную дорогу, и станции, так что днём мы обычно отстаивались где-нибудь в тупике, пропускали военные эшелоны, а по ночам ехали. Добрались до дома только к концу октября. Тогда же устроился слесарем на Объединённую фабрику, но проработал недолго — в середине апреля сорок второго получил повестку, а двадцать девятого апреля нас привезли в Гороховецкие лагеря. Учили нас на миномётчиков. Осваивали 82-миллиметровый полковой миномёт, а так как я был парнем рослым, крепким, то меня назначили третьим номером. В бою я подносил ящики с минами, а на переходах таскал на спине 25-килограммовую миномётную плиту. Учили нас по сокращённой, ускоренной программе, и уже в июне приехали за нами «покупатели». Так оказался я в Москве на Киевском вокзале. Там формировалась 20-я отдельная мотострелковая бригада, в составе которой нам и предстояло ехать на фронт. В конце июля сорок второго бригаду бросили под Белёв. Это было спокойное время. Основные бои были где-то в стороне, мы были почти в тылу. Хотя бомбили немцы часто, и однажды прямо у нас на глазах зенитчики сбили два немецких самолёта. Они, может, с курса сбились, а может, какие-то неисправности были, но два этих двухмоторных бомбардировщика вдруг среди дня появились прямо над позициями бригады на небольшой высоте. По ним сразу же открыли огонь из всего, из чего можно было стрелять, и почти сразу же один за другим оба самолёта были подбиты, загорелись и упали в лесу недалеко от города. А настоящее боевое крещение получил под Брянском, куда в начале осени перебросили нашу бригаду. Немцы здесь повторно рвались к Москве, и бои были очень жестокие. Миномётчики вроде бы не на самой передовой, наша задача — прикрывать огнём пехоту, и позиции наши были метрах в трёхстах, может быть, в полукилометре от переднего края. Но что такое пятьсот метров для артиллерии или для немецких миномётных батарей? Считай, та же передовая. За несколько дней боёв бригада потеряла больше половины личного состава. Вскоре нас заменили и отвели в тыл на отдых и пополнение. Прислали в бригаду почти восемьсот человек узбеков. Ребята они были неплохие, старательные, но почти все неграмотные, да и по-русски почти никто из них не говорил. Из-за этого тоже было немало потерь.
В боях за Харьков и Полтаву
После пополнения бригада была включена в состав 12-го танкового корпуса третьей танковой армии генерала Рыбалко. И в начале зимы армия начала наступление от Ясной Поляны в направлении на Полтаву — Харьков. Поначалу наступление развивалось очень успешно. Мы на своих лошадках едва успевали за танками. Вся зима прошла в непрерывных боях. За два месяца нашего наступления ни разу не ночевали под крышей, в доме. Всю зиму в снегу, под открытым небом. Тогда я сильно обморозил ноги. Болели страшно, но приходилось терпеть. В конце зимы ненадолго освободили Харьков, дошли до Полтавы. И на этом наше наступление закончилось. Оказались в полном окружении. Из истории войны хорошо известно, чем то зимнее наступление закончилось. Харьков немцы вскоре заняли опять, а от оказавшейся в окружении третьей армии не осталось почти ничего. Во всяком случае из тех, с кем вместе я воевал в начале зимы сорок второго года, вышли из окружения только одиннадцать человек.
Четыре месяца скитались мы по лесам, пока не смогли, наконец, перейти линию фронта и выйти к своим. Овшивели, оборвались, изголодались. Питались грибами, ягодами да тем, что удавалось либо украсть, либо выпросить в деревнях, куда с риском быть пойманными пробирались по ночам. Целый месяц меня прятали от немцев женщины — работницы конезавода. Украдкой подкармливали. На том конезаводе и у немцев были свои осведомители. Они сообщали о том, что на территорию конезавода приходят то ли партизаны, то ли окруженцы, и немцы несколько раз неожиданно приезжали и обыскивали буквально каждый квадратный метр площади завода. Скирды сена и соломы протыкали штыками, простреливали из автоматов, но меня так и не нашли. Меня прятали под полом яслей, никому и в голову не приходило искать меня там. Уже после войны я нашёл своих спасительниц, и мы много лет переписывались, даже в гости друг к другу ездили. В конце августа вышли к своим и сразу же попали в контрразведку СМЕРШ. Больше двух месяцев мытарили нас в фильтрационном лагере — всё проверяли, не шпионы ли мы.
Ранение
Но, в конце концов, закончились и эти мучения, и оказался я аж в Новороссийске, где был зачислен миномётчиком теперь уже 120-миллиметрового миномёта в 691-й стрелковый полк 383-й дивизии особой приморской армии. И вскоре, в декабре сорок второго, нас на катерах перебросили через Керченский пролив и десантом высадили в Керчь в районе завода имени Войкова. Выбили немцев из города, окопались и почти до конца марта обороняли наш керченский пятачок. Время от времени нас заменяли какой-нибудь резервной частью, отводили в тыл, устраивали баню в печах для обжига кирпича, давали немного отдохнуть. Вот там меня и ранило. Где, как — не знаю. Не слышал ни разрыва, ни удара не чувствовал, просто свет в глазах померк и всё, тишина. Пришёл в сознание только через несколько дней уже на другом берегу керченского пролива в полевом госпитале. И начались мои скитания по госпиталям, которые растянулись на целый год. Чушка, Краснодар, станица Слобинская. После последнего госпиталя дали месяц отпуска. Приехал в Шую и узнал о том, что родные меня уже похоронили. Оказывается, пока мы были в окружении под Полтавой, на всех нас родным выслали «похоронки». Списали, проще говоря. Не успели дома порадоваться, что сын воскрес из мёртвых, как я снова в госпиталь угодил. На этот раз с воспалением лёгких и осложнением после него — плевритом. Лежал на втором этаже здания, где сейчас находится медучилище. Болел долго, тяжело. А когда выписывали, дали вторую группу инвалидности и заключение «годен к нестроевой». Вот так закончилась для меня война.
Алексей Фёдорович неторопливо разбирает разложенные на столе удостоверения, почетные грамоты, дипломы.
— Это всё уже послевоенное. В Краснодарском госпитале узнал о том, что за участие в боях на Керченском полуострове представили меня к ордену Боевого Красного Знамени, да пока я из одного госпиталя в другой кочевал, затерялась где-то награда моя, так и не получил. Да и Бог с ней. Самая главная награда — это то, что живой вернулся, — улыбается он.
В память о братьях
— Из нашей семьи в ту войну воевали трое. Старший брат незадолго до начала войны окончил учительский институт, но работать учителем не захотел, а уехал в Горький и поступил в военное артиллерийское училище. В апреле сорок первого получил звание лейтенанта и уехал к месту службы в город Гомель. В первых числах июня сорок первого от него пришло письмо, в котором он писал, что командует взводом, получил продовольственный аттестат, поселился на квартире у хороших хозяев, словом, всё хорошо. Письмо это было первым и единственным. Уже в конце лета сорок первого пришло казённое извещение о том, что лейтенант Логинов «пропал без вести». И всё. Навсегда. Мать на него даже пенсии не получила — ведь не погиб, а пропал без вести…
Ещё один брат прошёл почти всю войну. Дважды был тяжело ранен, но вернулся живым. Двадцать лет назад его не стало. Говорят, война догнала, сказались ранения.
А самый младший из братьев нелепо погиб на поле у родного Косячева. Мужики все на фронт ушли, и вместо них в колхозе бабы да ребятишки работали. Вот и на том тракторе трактористом работала молодая женщина, солдатка, мать двоих детей, а мой несовершеннолетний младший брат был у неё сцепщиком. И то ли он был неосторожен, то ли трактористка оказалась недостаточно опытной, но трактор сдал назад и наехал на сцепщика. Всё это было настолько нелепо, что отец отказался писать на трактористку заявление. Сына всё одно не вернёшь, а ей жизнь ломать незачем…
У нас вообще семья хоть и крестьянская, а все мужчины воевали. Младшие — на фронтах Великой Отечественной, а старший — отец, двадцать лет прослужил в уланском полку, был лихой рубака, воевал с немцами в Первую мировую.
— Я, наверное, счастливый, — говорит Алексей Фёдорович. — Из Косячева ушло воевать тридцать восемь человек, а вернулись только четверо. Немного поработал в Клещёвке, а потом, когда женился, устроился в автоколонну да так до пенсии там и проработал. Восемнадцать лет водителем, а потом ещё двадцать лет — механиком.
Трудовой путь бывшего воина отмечен множеством наград — похвальных грамот, дипломов победителя различных конкурсов, в том числе — и несколько дипломов первой степени за победу в фигурном вождении грузового автомобиля!
Он и по сей день, несмотря на то что скоро готовится отпраздновать 90-летний юбилей, не по возрасту энергичен. Не в этом ли залог долголетия?
— Скоро земля вскроется, буду огородом заниматься, цветами. У нас ведь одних только роз почти сто сортов! — с гордостью говорит он. — Надоедает за зиму без дела дома сидеть. Ну, выйдешь, снег покидаешь, дорожки расчистишь, и всё. А я люблю и на рыбалку съездить, и за грибами. Слава Богу, здоровье пока позволяет!
Что тут добавить? Действительно, слава Богу! Ведь всей своей жизнью, кровью, пролитой на фронтах Великой Отечественной, честным трудом, благодаря которому были подняты из руин наши города и сёла, фабрики и заводы, заработали вы, поколение победителей, право на долгую и счастливую жизнь. Сердечное спасибо за то, что вы сделали для нас, живущих сегодня, для поколения ваших детей, внуков, правнуков.
