Охота пуще неволи
В хмурые короткие декабрьские деньки ворчат рыболовы, на погоду сетуют, но каждый в душе надеется, что уж сегодня-то обязательно клюнет что-нибудь такое…
Не жалуют рыболовы последний месяц года — холодно, день, что воробьиный скок, оглянуться не успеешь, а уж темнеть начинает. Солнышко в тучи прячется, а длинными ночами плывёт по небу бледно-жёлтая лодочка месяца, озябшие звёзды помаргивают. Не случайно время это рыбаки глухозимьем зовут.
В эту пору почти ничего не ловится. Из-за нехватки кислорода в воде рыба пассивная. Отстаивается в глубоких ямах и почти не кормится, ни на какие насадки да приманки внимания не обращает, как ни старайся. Лишь на больших водоёмах, на балансир да на блесну ловят щуку, реже крупного окуня или судака, но и здесь клёв непредсказуем. Да и ловить в стужу на ветру леденящем удовольствие весьма сомнительное. Лунку то и дело льдом затягивает, леска обмерзает, а пальцы рук мгновенно коченеют, стоит лишь рукавицы снять. Но стоит поклёвку увидеть, почувствовать на крючке живую тяжесть рыбы, как забываешь и про мороз, и про ветер, до самых костей пробирающий. Не зря говорят — охота пуще неволи.
Вот и я позавчера за целый день поймал лишь пару ершишек да двух густёрок — каждая чуть больше спичечного коробка, и дал себе твёрдое обещание, что до середины февраля на реку больше ни ногой. Но это было позавчера, а сегодня, вроде, и ветер сменился, и мороз чуть отпустил, ну как тут дома усидишь! И бур, и ящик с удочками на всякий случай подготовлены, а мотыль с последней рыбалки остался. Оделся, закинул на плечо ремень ящика, коробку с мотылём в грудной карман сунул, чтобы не помёрзли, и зашагал к автобусной остановке, от которой через луг была протоптана тропинка к реке.
После ночной метели от тропки моей и следа не осталось. Куда ни глянь — до самого горизонта снежная целина с торчащими тут и там пучками прошлогодней травы. По всему лугу зайцы следов напетляли. Следы свежие совсем, значит, резвились косые перед самым рассветом, когда метель стихла. И не одни зайцы. Прошёл чуть дальше, где луг низинка пересекает, а по ней четкая цепочка лисьих следов. Явно, какого-нибудь зазевавшегося зайчишку скрадывала рыжая бестия. Но, судя по следам, охота у неё сегодня была неудачной. Постояла она в одном месте, снег раскопала, видимо, мышь почувствовала, да по льду через реку на другой берег подалась.
Пока полем шел, ни мороза, ни ветра не замечал, даже жарко показалось. А дошёл до реки, на лед спустился и сразу почувствовал, что на дворе не март, а конец декабря — Никола Зимний. Свитер на груди инеем закурчавился, нос и щеки точно калёным железом прижгло.
«Сидел бы сейчас дома, в тепле, так нет, попёрся Бог знает зачем!» — закралась в голову мысль крамольная, но не возвращаться же, несолоно хлебавши. Одно душу греет — не один я такой. На льду под самым берегом человек пять от ветра спрятались. Сбились кучкой, склонились над лунками — кто в плащ завернулся и курит в кулак — дымком греется, кто в палатку прозрачную спрятался, только огонёк свечки сквозь плёнку помаргивает. Сидят рыбаки, точно стая пингвинов на льду, хмурые, неразговорчивые. Подошёл поближе, поздоровался, и у того, что ближе других ко мне был, поинтересовался, как успехи. Кивнул он, а вместо ответа сплюнул сердито, да ногой от лунки пару окуньков отпихнул, каждый чуть больше спички. Смотри, мол, какие тут успехи!
У остальных, похоже, тоже не лучше дела идут. Сидят рыбаки, погоду клянут, на бесклевье сетуют, но домой не торопятся. А чтобы не так тоскливо было, пропустили по стопочке «для сугрева» и, как водится в таких случаях, потекли разговоры о том, что сегодня, конечно, погода не та, а вот позавчера на этом самом месте такой клев был!.. И, хотя все прекрасно знают, что ни вчера, ни позавчера никто ничего путного не ловил, всё равно прислушиваются к словам рассказчика, а кое-кто и поддакивать принимается. Проходит каких-нибудь десять-пятнадцать минут, и все, включая самого рассказчика, начинают всерьёз верить, что всё именно так и было, что вот здесь, на этих вот замёрзших лунках, какой-то мужик двух лещей вытащил! И начинает теплиться в душе надежда, что еще немного, и обязательно клюнет рыба…
Неожиданно для всех и, в первую очередь, для самого рассказчика, кивок на его удочке резко сгибается, а следом и сама удочка быстро скользит по льду к воде. Замолкнув на полуслове, рыбак склоняется к самой воде, пытаясь удержать рвущуюся в глубине рыбу. В какой-то момент ему это удаётся, он аккуратно подводит добычу к лунке, в следующее мгновение из воды показывается широко разинутая щучья пасть, в уголке которой за жёсткий «ус» зацепилась серебряная капелька мормышки. Но всё это длится лишь мгновение. Взбурлила зеленоватая вода в лунке, тонко щёлкнула лопнувшая леска, и над рекой разнеслось отчаянное, со слезой в голосе: «Вот зараза! Ведь, считай, из рук ушла, а!». Дальше следуют выражения, передать на бумаге которые нет никакой возможности. Мало-помалу страсти утихают, смолкает смех, и какой-то пожилой рыбачок резюмирует: «Нет, мужики, погода сегодня не та! Вот позавчера…».
И снова все, включая и тех, кто уже собрался уходить, склонились над лунками, не чувствуя обжигающих порывов ветра и боль в замерзших пальцах. Снова с хрустом вгрызаются в лед ледобуры, стучат пешни и уходят в темную холодную глубину крошечные вольфрамовые капельки с насаженными на них рубиновыми мотылями. А вслед тем, кто не выдержал и засобирался домой, словно заклинание, несется: «Рано еще! Вот погоди, вечереть начнет.… Позавчера мужик уже к вечеру, аккурат, здесь, под берегом, лещей таскал!».
Никому не адресованные слова эти действуют магически. Никто не уходит. Сижу и я. Сижу, почему-то начисто забыв, что именно я и был здесь позавчера. Это же на мои лунки показывает рассказчик, которого, кстати, позавчера здесь и близко не было. Кроме меня, были только двое пацанов, бойко таскавших на «кембрик» крохотных окунишек! И именно на этих лунках я, действительно, поймал позавчера двух тощеньких прозрачных густёрок, которых кошке на ужин и то мало было! Но так завораживающе звучит рассказ, что, забыв обо всем на свете, слежу за кивком, замерзшими пальцами очищаю ежеминутно обмерзающую леску, и жду, жду, что вот сейчас и у меня, как клюнет…
Увы, не клюнула. Клонится к концу короткий декабрьский денек. Уже и солнце скрылось за чёрной щетиной леса, а там, где оно спряталось, разлилась по небу алая полоса — предвестник того, что завтра похолодает. Длинные синие тени от прибрежных кустов легли на лед, и даже самые упорные сматывают удочки. Собираюсь и я. Сегодня на дне моего ящика сиротливо затерялись окоченевшая плотвичка и пара окушков. Я быстро шагаю полутемной улицей, спеша в тепло дома, и вдруг, неожиданно для самого себя, на вопрос соседа, как улов, отвечаю: «Сегодня хреново, погода не та. А вот позавчера на этом месте мужик таких лещей таскал!»
И верю! Честное слово, сам верю, что таскал мужик лещей. И завтра опять, несмотря на погоду, затаив дыхание, буду следить за обмерзающим кивком и ждать, что вот сейчас и у меня, как у того мужика, непременно клюнет… Так уж, видно, устроены мы, рыболовы.
