year
  1. Адрес: 155900, Ивановская область,
  2. город Шуя, улица Свердлова, дом № 6.
  3. Телефон/факс: +7 (49351) 33-100.
  4. Электронная почта: verstka@mspros.ru
  5. Издательство «Местный спрос» ©
Судьба выдала ему счастливый билет… - «Местный спрос»

Судьба выдала ему счастливый билет…

Пикировали они с включённой сиреной. Выстраивались в круг и заводили свою дьявольскую карусель — один за другим, все тридцать три, да не по одному заходу. От одного воя сирен с ума сойти можно было…

В живых осталось только двое

— В мае сорок второго мы индустриальный техникум окончили, сдали экзамены и получили повестки в армию. Я в деревню поехал с родителями повидаться, — вспоминает Михаил Петрович Дорогин. — И так получилось, что поезд с нашими ребятами ушёл вечером, а мы с приятелем добрались до Шуи только утром. Поезд тот попал на станции Ломы под бомбёжку. Бомбы угодили в вагон, в котором ехали на фронт студенты. Из всего курса нас двое осталось. Но тогда мы этого ещё не знали. В военкомате отругали нас за опоздание и отправили в Калужские казармы, в учебную роту связи. С месяц бегали мы с катушками да с рациями, а потом подняли нас по тревоге, погрузили в теплушки, и через сутки были мы в Москве. Оттуда — в Балашиху, где формировался 84‑й миномётный полк. И стал я заряжающим в первой батарее 332‑го дивизиона гвардейских реактивных миномётов. Вскоре пришёл на станцию состав с новой техникой – «Катюшами» на базе канадского «Форда». Только успели мы их разгрузить, как налетели фашистские бомбардировщики и разворотили бомбами пути и станцию.

Судьба выдала ему счастливый билет…В Рязанской области на станции Кочетовка мы еще раз попали под бомбёжку. На городок налетело около сотни самолётов — неба видно не было, сплошной дым, огонь разрывов, вой самолётов. Машинист нашего эшелона сумел в этой суматохе увести наш состав, и ни один вагон даже не зацепило, а что творилось на станции — страшно было смотреть. Очередной раз пережидали бомбёжку возле Воронежа. Есть там маленькая станция Грязи. Начальника эшелона по рации предупредили, что станцию бомбят, поэтому поезд наш остановился в перелеске. Тогда мы в первый раз увидели знаменитую немецкую воздушную «карусель» — это когда «Юнкерсы» выстраиваются в небе в круг и поочерёдно с включённой сиреной пикируют на цель. Когда фашисты улетели, городок весь лежал в руинах.

Дьявольская карусель

…Степь под Сталинградом ровная, как стол, и лишь местами попадаются глубокие длинные овраги — балки. В одной из таких балок близ станции Котлубань разместился штаб нашего дивизиона. Встретил нас старший лейтенант, показал позицию и распорядился: «К утру должны и сами в землю зарыться, и для машин укрытия выкопать, иначе до следующего вечера от них ничего не останется, и вы до конца дня не доживёте. Ясно?» Куда уж яснее! Только вот закопаться в землю оказалось не просто. Земля там — глина с мелким камнем. Лопатой не возьмёшь, только ломом или киркой. К утру у всех на ладонях — сплошные кровавые мозоли, но окопаться успели. Метра на полтора в землю зарылись, а местами и глубже. Многим ровики эти жизнь спасли…

Михаил Петрович, прервал рассказ, помолчал, справляясь с нахлынувшим волнением, отхлебнул из чашки чай.

— В кино показывают, как под Сталинградом воевали наши летчики. Может, где-то и воевали, только не у нас. За те полгода, что мы под Котлубанью стояли, я наши самолёты в небе только один раз видел. Возвращалось с задания звено ИЛ-1, и атаковало его штук шесть «Мессершмидтов». Дрались наши хорошо — сбили три или четыре «Мессера», сами без потерь улетели, но это лишь один раз было. Всё остальное время немцы в небе были полными хозяевами. У нас тогда даже пулемётов зенитных не было, так что «Юнкерсы» бомбили нас спокойно, как на учебном полигоне. Первой обычно чуть свет появлялась «рама» — самолёт-разведчик «Фоке-Вульф-110». Покружится и улетает. А потом доносился низкий гул моторов. От него закладывало уши, и на душе было скверно. От гула начинала дрожать земля, и со стенок окопов осыпались камешки и кусочки глины. Прилетали они обычно целым полком — 33 пикирующих бомбардировщика «Юнкерс-87». Мы их называли «лапотники». Шасси у них не убиралось и выглядело, как когтистые лапы огромной птицы. Пикировали на цель они с включённой сиреной. Выстраивались в круг и заводили свою дьявольскую карусель. Первый заваливается на крыло и с воем мчится к земле, кажется, прямо на тебя. За ним следующий, и так один за другим все тридцать три, да не по одному заходу. От одного воя сирен с ума сойти можно было. Небо сначала ещё чистое, и хорошо видно, как от самолёта отделяется серия бомб — одна большая чёрная пятисоткилограммовая и четыре жёлтых стокилограммовых. Отбомбятся, улетают, но проходит два-три часа, и снова в небе гул. По три налёта каждый день.

Это была не война, а безнаказанное избиение. Из «Катюши» по самолётам стрелять не будешь. Из карабинов, которые нам выдали, с десяти шагов в ведро попасть невозможно было. Наш карабин в то время — просто дубина с приваренным штыком, ничего больше. За четыре месяца немцы ни одного самолёта над нашими позициями не потеряли, а у нас полдивизиона полегло.

Свалился в горячке

Под Котлубанью воевали мы до ноября. Наша первая армия предприняла попытку контрнаступления в сторону Барвенково. Шарахнули мы по немецким позициям сильно — ведь каждая установка за один залп выпускала шестнадцать сорокакилограммовых ракет, а таких установок было больше ста. Да ещё артиллерия, миномётчики. Итальянцы и румыны, воевавшие на этом участке фронта, сопротивления не оказывали, сдавались целыми частями. Но потом немцы сами окружили наши войска под Барвенково. Окружёнными оказались больше ста тысяч человек. Вышли из того котла лишь немногие.

В конце ноября полк наш отправили в Москву на переформирование. Нам приказали грузить на эшелон свою технику. Погрузка подходила к концу, когда комбат отправил меня в штаб сообщить, что состав готов к отправке. Бежать пришлось километров пять. Вспотел до нитки, а в ноябре под Сталинградом ночи холодные, ветер пронизывающий, меня и продуло. К отправке эшелона кое-как успел, забрался в теплушку и свалился в жестокой горячке. Три недели шёл эшелон до Москвы, и три недели лежал я с температурой под сорок. Лечения-то никакого не было, ребята поили меня кипятком с водкой, шинелями своими укрывали, вот и всё лечение.

В Москву приехали грязные, обовшивевшие. Гимнастёрки от пота и грязи на сгибах ломались. Вымыли нас, одёжку чистую, прожаренную выдали, постригли-побрили и передали в 79‑й гвардейский миномётный полк, в котором воевали мы уже до Берлина. Получили новые установки, на «Студебеккерах» американских смонтированные — мощные, надёжные, никакого бездорожья не боятся. А уже на следующий день приказ — на фронт. В Новгородской области наши тогда заперли в котле немецкую армию — немцы пытались прорваться из окружения, на помощь им шла группировка от Пскова. Вот туда, на Калининский фронт, нас и направили.

Ковровые бомбардировки

Разгрузились мы на берегу Селигера, километров на пятнадцать в лес заехали и начали оборудовать огневые позиции. Попали из огня да в полымя, — усмехается Михаил Петрович. — В степи под Сталинградом земля была, как камень, а на берегу Селигера — на полметра закопаешься, а дальше вода. Окопчик-то нормальный не выкопаешь, не то, что укрытие для машины. А тут еще наблюдатели немецкие засекли нас и начали, что ни день, бомбить. Прилетали тяжёлые бомбардировщики «Хейнкель-111». С земли видно было, как открываются бомбовые люки и начинают сыпаться вниз бомбы. Лежишь, смотришь в небо и считаешь, сколько их. В конце концов, сбиваешься со счёта и только, вжавшись в сырую землю, слушаешь свист бомб. Каждый «Хейнкель» нёс по одиннадцать тонн, и сыпали они их, как картошку из мешка, накрывая сразу огромную площадь сплошным бомбовым ковром…

Болота тверские да новгородские нам добрую службу сослужили, сотни жизней спасли. Многие бомбы не разрывались. Они просто уходили глубоко в мягкий торф. А если и взрывались, то на глубине и особого вреда не причиняли. Но больше всего донимала сырость. Ни одежда, ни ­обувь не просыхали, у всех по телу пошли фурункулы, да к тому же кормили очень плохо — приходилось на подножный корм рассчитывать. Так что когда поступила команда о переводе под Курск, мы обрадовались. Знали, конечно, какая там мясорубка, но всё равно радовались, что из болот выберемся…

Игра со смертью в прятки

Курск тогда только что освободили. Мы проезжали мимо разбитого здания вокзала, мимо обгоревших танков на улицах и площадях. Там были и наши «тридцатьчетвёрки», и немецкие тяжелые «Тигры», и «Пантеры», а на полях, мимо которых шла маршем наша колонна, ещё лежали трупы погибших.

И наши, и немцы готовили там огромное сражение. Мы должны были наносить удары по скоплениям живой силы и техники противника. А поскольку немцы были вояки умелые, то тактику нам пришлось менять. Стрелять с одной позиции было нельзя — сразу же засекут немецкие наблюдатели. Поэтому пришлось подготовить одну основную и три-четыре запасных огневых позиции. Даём залп с одной и сразу же переезжаем на другую. И надо успеть за несколько минут, пока немцы уточняют координаты и делают два пристрелочных выстрела. После этого на позицию обрушивался град снарядов, и, если машина не успевала уехать, она была обречена. Такая игра в прятки со смертью продолжалась все лето.

И опять повезло…

Потом было форсирование Днепра, бои в Польше, Кюстринский плацдарм, с которого открывалась дорога на Берлин, и, наконец, штурм Берлина. Невиданной мощи огневая подготовка, не оставившая в фашистской столице практически ни одного целого дома, но не сумевшая до конца взломать линию обороны на Зееловских высотах, и вошедшая в историю ночная танковая атака с включёнными артиллерийскими прожекторами под завывание сирен. Расчёт на то, что у немцев сдадут нервы, тогда не оправдался — едва ли не половина наших танков сгорела на подступах к городу.

…А в самый последний день вой­ны судьба ещё раз подарила ему счастливый билет.

— Это недалеко от здания рейхс­канцелярии было. Ребята наши в одном из домов вино нашли и решили победу отпраздновать. Прямо на позиции накрыли стол, вино поставили, водочку, закуску организовали, одним словом — пир. А я в том же доме в подвале нашёл патефон и несколько пластинок.  — Михаил Петрович заметно разволновался, вспоминая тот трагический момент. — Ребята меня зовут, торопят. «Бросай, – кричат, — шарманку эту, потом послушаешь!»

Кончилась пластинка, собрал я патефон и только из дома вышел — снаряд. Это был единственный снаряд за весь день. Разорвался он прямо в центре стола. Кому руку, кому ногу оторвало, кого осколками изрешетило, а лейтенанту Нестерову — командиру второго расчёта, с которым вместе мы от самого Сталинграда воевали, оторвало голову…

Спустя годы руководитель страны, фронтовой генерал, нанёс ему и всем фронтовикам тяжкое оскорбление — заявил от имени ветеранов с самой высокой трибуны об отказе от всех льгот и выплат за боевые награды, предусмотренные законом. Генералу льготы те, может быть, и ни к чему были, а многие тысячи бывших фронтовиков, с трудом сводивших концы с концами, оказались обворованными. Да и по сей день они не избалованы вниманием со стороны власти. Помоложе были — не до того было, а сейчас, может, и обратились бы, да силы не те, не дойти до кабинета, в котором вопросы решаются. Вот и живёт сегодня старый солдат, с боями прошедший от Волги до Шпрее, в маленьком доме с удобствами во дворе, на тихой зелёной улочке вдвоём с сыном. Недавно он перенес тяжёлую болезнь, приковавшую его к инвалидному креслу…

От 6 Мая 2010 года Олег НАЗАРОВ

Авторизуйтесь, чтобы оставить свой комментарий