«Заговорённый» стрелок со счастливой бронемашины
От Курска до Праги сквозь огонь и смерть прошел ивановский мальчишка без единой царапины. Бог хранил! Чем ещё объяснишь такое везение?
Всё дальше от нас военные сороковые годы прошлого столетия, всё меньше остаётся живых свидетелей величайшего в истории человечества подвига, совершённого русским солдатом на полях Второй мировой. Совсем недавно говорили мы о том, что в городе и районе осталось всего триста девять участников Великой Отечественной войны, сегодня их число уменьшилось ещё на тридцать…
Сквозь огонь и смерть
В разное время приводились разные цифры, но все аналитики сходятся в том, что за годы Второй мировой войны безвозвратные людские потери в бронетанковых войсках Советской армии превысили миллион человек. Миллион человек сгорели в подбитых танках и бронемашинах, умерли от ран в госпиталях, безымянными героями покоятся в братских могилах, безвестными сгинули в фашистских лагерях смерти. Но были и такие, кому несказанно повезло. Повезло дожить до Великой Победы над врагом, вернуться домой, растить детей и внуков и рассказывать им обо всех ужасах той войны. Рассказывать для того, чтобы никогда больше не пришла война на нашу землю. Мой собеседник – из числа тех, кто вернулся. Курская дуга, форсирование Днепра, освобождение Киева, битва за Берлин, Пражская операция – все эти грандиозные сражения последней мировой лишь малая часть того огненного пути, который довелось пройти на своей бронемашине расчёту Героя Советского Союза гвардии сержанта Ивана Просяного из 4‑го отдельного разведывательного батальона 3‑й гвардейской танковой армии. А стрелком на этой счастливой машине воевал наш земляк, кавалер ордена Славы и других боевых орденов и медалей Михаил Васильевич Лаврентьев.
Каждый шаг этого пути отмечен земляными холмиками, деревянными пирамидками с фанерной или жестяной звёздочкой, под которыми навечно остались боевые друзья, те, кто бок о бок с Михаилом громил и гнал с родной земли фашистов. Десятки и сотни танков и бронемашин были подбиты, сожжены, а они от Курска до Праги прошли сквозь огонь и смерть словно заговорённые. «Бог хранил!» – скажут одни, «Повезло!» – возразят иные. Наверное, правы и те, и другие. Бог хранил бывшего ивановского мальчишку, почти не знавшего ни матери, ни отца. Чем ещё объяснишь такое везение?
Первыми ворвались в Прагу
– Я рано без родителей остался. Рос беспризорником, по законам улицы. Несколько раз милиция ловила, определяла в колонию для малолеток, – с неохотой вспоминает Михаил Васильевич. – Да только сбегал я оттуда. Последний раз, это уже во время войны было, прямо из колонии отправили нас, кому возраст подошёл, в маршевую роту и на фронт. Но до фронта мы не доехали. Разбомбили нас так, что почти никого в живых не осталось. Уцелевших собрали и отправили в Гороховецкие лагеря. Оттуда попал я на учебную базу в Ковров, где готовили разведчиков. Выучили на пулемётчика и направили в 4‑й отдельный разведывательный батальон 3‑й гвардейской танковой армии стрелком на бронемашину. Воевать начал под Прохоровкой и прошёл на этой машине всю войну до самой победы практически без единой царапины. Контузии были, землёй не раз засыпало при близких разрывах снарядов и при бомбёжках, а ранений не было. Только уже после войны, летом сорок пятого, в Чехословакии подорвалась наша машина на мине. Но и тогда никто не погиб, хотя ранило всех, весь экипаж.
…Годы спустя на просмотре вечернего сеанса в ивановском кинотеатре «АРС» увидел бывший солдат в журнале сюжет, от которого перехватило дыхание, и слёзы на глаза навернулись. В кадрах военной хроники буквально на минуту появилась на экране заполненная людьми улица Праги, в которую только что вошли головные машины 3‑й гвардейской танковой армии генерала Рыбалко. И в окружении смеющихся, счастливых лиц горожан букетами цветов, встречающих своих освободителей, его, Михаила Лаврентьева, бронемашина и крупным планом лицо командира – Героя Советского Союза сержанта Ивана Просяного. Тогда, в мае сорок пятого, бронемашины их разведбатальона первыми вошли в освобождённую от фашистов Прагу.
Вызываем огонь на себя
– На Курской дуге жуткая мясорубка была. Рядом горели и немецкие танки, и наши, а танкисты из подбитых машин в воде врукопашную дрались. А боевым крещением стала разведка боем накануне начала большого сражения. Десятка два танков да столько же бронемашин из нашего батальона изображали начало наступления. Мы должны были вызвать на себя огонь замаскированных немецких батарей, чтобы потом ответным ударом артиллерии их уничтожить. Не знаю, накрыла ли наша артиллерия немецкие батареи, но нам в той атаке досталось крепко. Были подбиты почти все танки и большинство бронемашин. Кто-то сумел выбраться сам, других позднее отбуксировали, но больше половины машин, участвовавших в той атаке, так и остались догорать на поле. Наша бронемашина шла головной, казалось бы, и подбить нас должны были одними из первых, но каким-то чудом мы уцелели. Видно, не судьба была там остаться.
А вскоре и первую награду – медаль «За боевые заслуги» – получил. Приказали нам «языка» добыть. Пробрались мы почти вплотную к немецким траншеям, залегли в кустах. Ждать пришлось почти до темноты, всё удобного случая не представлялось, и вдруг прямо на нас выехала немецкая полевая кухня. Возница их в сумерках заблудился, не туда свернул. Ну, мы его вместе с кухней и прихватили. «Язык» оказался ценный, знал много, хоть и не офицер, а простой повар был. А в полевой кухне, которая нам в качестве трофея досталась, на целый батальон ужин был приготовлен – горячая вермишель с тушёнкой и большущий термос со сладким кофе. У нас в тот вечер был настоящий праздник. На перловку, которую наш повар сварил, никто и смотреть не захотел. Вот за того повара медаль и получил. Комбат всю нашу группу к наградам представил, командира группы к ордену, а нас – к медалям…
Годы берут свое…
Маленький дом ветерана почти спрятался в кустах сирени, растущих перед ним. Полвека назад Михаил Васильевич сам поставил его. Во дворе меня дружным лаем встречают собаки, а в комнате повсюду, куда ни глянь, клетки, в которых порхают разноцветные попугайчики, тоненько посвистывают кенари.
– Я птиц с детства люблю, – признаётся Михаил Васильевич. – Мальчишкой голубей держал, после войны завёл кенарей, а потом и попугайчиков. С ними жить веселее. Нам тогда, в шестидесятых, квартиру предлагали, – продолжает он свой неторопливый рассказ, – да мы с женой рассудили так, что лучше будет свой домик построить. Тогда и построились. Сад посадили, огород, скотинку завели и жили до поры до времени. Неплохо жили. А потом годы начали брать своё. Похоронил жену, а не так давно овдовел и сын. Остались мы с ним вдвоём. Сейчас бы похлопотать насчёт квартиры, да только поздно, наверное, я ведь никаких заявлений раньше не писал. Да и ноги совсем отказывают, не по силам мне по инстанциям-то ходить…
Собеседник мой задумался, а мне вспомнились недавние слова, сказанные В. Путиным в связи с подготовкой к празднованию юбилея Великой Победы о том, что в год шестьдесят пятой годовщины Победы каждый фронтовик, нуждающийся в улучшении жилищных условий, в обязательном порядке должен получить квартиру. Независимо от того, подавал он соответствующее заявление раньше или не подавал. Разве не про нашего ветерана это сказано?
Случай на марше
– Много всего было, – продолжает свой рассказ Михаил Васильевич. – Обо всём рассказывать – не то, что дня, недели не хватит. Как-то на марше у нашей машины задний мост развалился. Командир приказал нам остановиться в ближайшей деревне и дожидаться ремонтную роту. Съехали мы с дороги на обочину, да и забуксовали. Это уже на Украине было, незадолго до освобождения Киева. До деревни рукой подать, а мы с места тронуться не можем. Метрах в ста от машины в поле скирда соломы стояла. Я и побежал к ней, чтобы соломы под колёса подложить и выехать из грязи-то. Автомат в машине оставил, чтобы не мешался. У нас тогда «ППШ» были, они тяжелые да неудобные, не то, что немецкий «Шмайссер». Подбежал к скирде, охапку соломы выдернул, гляжу, а из скирды сапоги чьи-то торчат. Мне бы крикнуть, ребят своих позвать, а я за сапоги ухватился да потянул. Ну и вытянул на свою беду. Выскочил здоровенный, на голову выше меня, немец, свалил меня и принялся душить. Тут уж не крикнешь. У меня круги перед глазами поплыли, в голове зашумело, ещё бы миг, и всё. Пальцами по земле судорожно царапаю, и вдруг нащупал ручку «финки». Она у меня за голенищем сапога была. Финка меня и спасла. Ткнул я ею немца, чувствую, руки у него ослабли, я ещё пару раз ударил. Он задёргался, а потом обмяк. Выбрался я из-под него, воздух ртом хватаю, крикнуть бы надо, а вместо крика только хрип получается. Тут и ребята наши подбежали, заметили, что у скирды что-то неладное творится. Оказалось, немец этот оказался корректировщиком. Нашли при нём бинокль, карту, записи о прохождении наших частей. Место для наблюдения он хорошее выбрал. Дорога, по которой техника наша шла, от той скирды как на ладони видна была даже без бинокля.
В фашистском логове
– О чём ещё рассказать-то? – задумался Михаил Васильевич. – Под Берлином бои запомнились. Немцы дрались буквально за каждый дом. Причём не только взрослые, но и совсем дети. Двенадцати-тринадцатилетние мальчишки прятались в подвалах домов и стреляли по нашим танкам из «фаустпатронов». Потери были очень большими, и командующий армией приказал прежде чем вводить на улицы города танки, прочесать каждый дом, каждый подвал пехотой и уничтожить «фаустников». Ну, а поскольку пехоты у нас не было, то улицы прочёсывал наш батальон в пешем строю. Многие из этих немецких мальчишек сдавались, но немало было и таких, которые дрались до последнего.
Там же довелось встретиться с одним из наших разведчиков, работавших у немцев. Мы выехали двумя машинами на разведку, и близ какого-то городка, название его не вспомню, навстречу нам выехала большая чёрная машина. На таких автомобилях у немцев только генералы ездили. Шофер из окна машет нам белым флажком. Остановились мы, на всякий случай держим машину на прицеле, а из неё выходит офицер-эсэсовец, весь в орденах, направляется к нам и на чистейшем русском языке спрашивает, кто здесь старший. Командир наш вышел к нему, а он руку ему пожал и тут же потребовал доставить его в штаб нашей армии. Ну, в штаб армии мы его, конечно, не повезли, отправили с одной из наших машин в штаб батальона, а уж там решили, что с ним дальше делать. А на следующий день нам за оказание помощи советскому разведчику от имени командарма объявили благодарность.
…Война для Михаила Лаврентьева закончилась в Чехословакии. Вскоре после освобождения Праги машина его наехала на мину, и весь экипаж оказался в госпитале. А после выздоровления дослуживал он в Шауляе, где до самой демобилизации охранял воинские эшелоны. Потом вернулся домой, и началась у солдата мирная жизнь. В ней тоже было много всего, но это – тема совсем для другого рассказа.
Когда я уходил, Михаил Васильевич поинтересовался, нельзя ли попробовать через газету отыскать кинохронику самых первых часов в освобождённой Праге в мае сорок пятого.
— Так хочется ещё раз взглянуть, какими молодыми и счастливыми встретили мы ту весну. Это был бы самый дорогой подарок ко Дню Победы…
