Не судьба мне было на фронт попасть…
Домой солдат вернулся с боевой наградой только спустя семь лет, осенью пятьдесят первого.
Дом Серебрянниковых в Горицах знает каждый. Стоит он на высоком берегу Тезы рядом с сияющей бирюзой и золотом куполов восстановленной церковью. «А как вы меня нашли-то? — удивляется Виктор Александрович. — Кто сказал? У нас много лет никого не бывало. Из администрации, правда, заходят, да вон поздравления ко Дню Победы присылают»…
Трудно жили, голодно
— Взрослые мужики все на фронте были, в деревнях бабы да ребятишки оставались, — вспоминает военное лихолетье Виктор Александрович. — Подростки, вроде меня, кормильцами были. Я учился, в свободное от учёбы время в колхозе помогал, а зимой, как сезон начинался, заключал договоры с заготконторой на добычу пушнины. Война не только людей с обжитых мест сорвала, она и зверя заставила уйти куда подальше от взрывов и пожаров. Белки в те годы в наших лесах было очень много. Столько, сколько было её в военные зимы сорок второго и сорок третьего годов, я больше никогда не видел. Сдавал я за сезон по пятьсот и больше шкурок — пушнина в цене была. За неё давали и муку, и соль, и керосин, и все охотничьи припасы. Тем и жили. В семье-то, кроме меня, ещё двое младших было, на материны колхозные трудодни разве проживёшь? Много ли тогда на них причиталось? Считай, что ничего, хоть и работали от зари да зари. Всё лето сорок четвёртого меня и других мальчишек, кому призывной возраст подходил, то и дело в военкомат вызывали. То бегать заставят, то противогазы одевали, то винтовки разбирать-собирать учились. Оно и понятно, к войне готовили. В сентябре мне семнадцать исполнилось, и в тот же день получил я повестку.
Рапорт об отправке на фронт
— Собрали нас тогда в Иванове и повезли в Муром в школу младших командиров. Школа громадная была, одновременно готовили и пулемётчиков, и артиллеристов, и миномётчиков. А нас несколько человек попало в отделение бронебойщиков. Размещали кого где. Миномётчики жили в наспех сколоченных из жердей и фанеры казармах, пулемётчики в палатках да в землянках, а нам повезло. Нас поселили в бывшей церкви. Зима с сорок четвёртого на сорок пятый год суровая была. Мороз до 40 градусов да ледяной ветер с Оки. Но у нас всё равно тепло было — стены толстые, кирпичные, а внутри несколько печек, которые мы топили всем, что гореть могло. Но, пожалуй, сильнее всего запомнилось мне постоянное чувство голода. Кормили очень плохо. Осенью и в начале зимы собирали на полях мороженую картошку, что оставалась после уборки…
— Но не судьба мне была на фронт попасть, — говорит Виктор Александрович. — Хотя и стремился. Изучали мы пятизарядное противотанковое ружьё системы Симонова. Учился я отлично, стрелял лучше всех, и получилось так, что когда учёба закончилась и сдали экзамены, то большинство поехало на фронт, а меня и ещё двоих или троих отличников направили учиться на офицеров в училище имени Верховного Совета. Для кого-то почёт, предел мечтаний, ведь это же кремлёвские курсанты! А меня как, подумал, что всю жизнь, шинель не снимая, буду служить, такая тоска взяла — хоть плачь. Написали мы ещё с одним земляком рапорты с просьбой отправить нас на фронт. Генерал, начальник училища, сказал: «Вас, дураков, не просто на фронт, а в штрафбат отправлять надо! Стране офицеры грамотные нужны, а они учиться не хотят!» Но рапорт подписал.
Самоходки «Прощай, Родина»
— Из училища отчислили, но вместо фронта привезли нас снова во Владимирскую область, в учебную часть, располагавшуюся в лесу близ города Петушки. Там по сокращённой программе готовили наводчиков и командиров расчётов самоходных орудий СУ-76. Ужасная это была техника. Не зря те, кто повоевал, называли эти самоходки «Прощай, Родина!». Говорили, что ни одна из таких самоходок больше, чем один бой, не живёт. Наверное, так оно и было. Орудие на этих самоходках было неплохое, а вот броня — её считай, что не было. Даже бронебойно-зажигательная винтовочная пуля пробивала её свободно, а уж о снарядах и говорить нечего. К тому же к концу войны в нашей армии это была единственная гусеничная боевая машина с бензиновым двигателем. От любого случайного попадания они горели, как керосинки.
Случалось и на свидания бегать
Вместе с нами в этом лесу под Петушками стояли зенитчики. Расчёты там были, в основном, из девушек. Так что случалось и на свидания бегать. Но такое соседство доставляло нам массу неудобств. У них чуть не каждую ночь учебные стрельбы были. Самолёт тащит на тросе за собой мишень — большой планер. Проще говоря, деревянный конус, обтянутый белым миткалем. Зенитчики ищут его в ночном небе прожекторами, а потом из всех орудий стараются подбить. Пушки у них мощные, длинноствольные и, когда поблизости одновременно стреляют две, а то и три батареи, в каждой из которых по три орудия, тут уж не до сна. Земля под ногами трясётся, стенки землянок осыпаться начинают. Мы обычно выходили и ждали, когда кто-нибудь их зенитчиков подобьёт мишень. Важно было заметить, куда она упадёт. И мы, и танкисты, что тоже недалеко стояли, старались прибежать туда первыми, чтобы успеть нарезать миткаля на подворотнички.
Относился он к нам по-отцовски
Кормили там тоже отвратительно. Паёк был такой, что лишь бы с голоду не умерли. Выживали за счёт солдатской смекалки. Недалеко местный колхоз посадил большое поле картошки. Вот эту посадочную картошку мы по ночам и копали. Ползком с противогазной сумкой на боку пробирались на поле и выкапывали целыми рядами. Первую картофелину найдёшь, а дальше уже легче — точно знаешь, что через двадцать сантиметров должна быть ещё одна, а дальше ещё и ещё…
В кустах на берегу Оки были у нас припрятаны консервные банки, в которых мы эту картошку пекли в костре. Как-то раз в часть приехали председатель и парторг колхоза с жалобой, что курсанты выкопали почти всю посаженную картошку. Требовали найти виновных и привлечь к ответственности за расхищение социалистической собственности, за вредительство.
Мы знали, что за это может быть. Если бы дознались, то того, кто копал эту картошку, ждал трибунал и штрафбат, но командир наш, полковник Шалимов, хотя и не раз видел наши костры на берегу, от которых запахом горелой картошки за версту несло, категорически заявил, что его ребята на такое не способны. Относился он к нам по-отцовски. Он был из фронтовиков, воевал с сорок первого, пока не списали по ранению, и хорошо знал, что такое голод…
До фронта опять не доехал
— Весной сорок пятого погрузили наши самоходки на платформы и повезли на запад. Но до фронта не доехали. Разгрузились в Бердичеве и вместо войны направили нас на лесозаготовки. Работали вместе с заключёнными. Всё лето заготавливали огромные дубовые и буковые кряжи, грузили их в вагоны и отправляли куда-то под Москву. А в конце июля подняли по тревоге и зачитали приказ. Большинство вместе с техникой отправили на Дальний Восток воевать с японцами, а нас, оставшихся, отправили в распоряжение командования оккупационными войсками в Германии, в отдельный 24‑й танковый батальон, стоявший в городе Фюрстенвальде.
Вскоре за отличные показатели в боевой и политической подготовке Виктор Александрович Серебрянников получил звание старшины и стал командиром танка «Т-34-85», башенный номер 518.
За победу над Германией
Домой солдат вернулся только спустя семь лет, осенью пятьдесят первого.
— Идти работать в колхоз за «палочки», честно скажу, не захотел, — продолжает свой обстоятельный, неторопливый рассказ мой собеседник. — Пошёл я работать на Чернцкую фабрику — сначала в мехотдел, потом — поммастером. А когда появилась возможность перевестись во Введенский цех, перешёл туда и проработал до самого выхода на пенсию.
Из наград той войны на пиджаке ветерана медаль «За победу над Германией», которой он по праву гордится и дорожит. Ему повезло. Повезло, несмотря на то, что вместо учёбы в самом престижном военном училище написал рапорт с просьбой отправить на фронт. Повезло и тогда, когда их самоходки «Прощай, Родина!» вместо того, чтобы бросить в огонь последних битв, разгрузили в лесу под Бердичевым. Судьба? Наверное. Судьба хранила и оберегала всех мужчин из их рода. Его отец прошёл всю войну и вернулся живым. Вернулись и братья отца. Вернулись, чтобы жить, чтобы восстанавливать страну, чтобы обнять заплаканных, отчаявшихся в ожидании жён и матерей.
Пусть судьба хранит вас и дальше. Здоровья, счастья и мирного неба вам, вашим детям и внукам. За это вы мёрзли в землянках, голодали, за это долгих четыре года шли к Великой Победе. Спасибо вам.
