Домик с окнами на реку
Жильё ветерана состарилось вместе со своей хозяйкой. Подгнило крыльцо, покосился забор. «Да ладно, — отмахивается она, — мне хватит»…
Старый, с покосившимся крылечком домик Веры Александровны Четвериковой смотрит окнами на зеленеющий пойменный луг, на излучину Тезы, на сияющий золотом куполов Свято-Успенский женский монастырь. Тишина, покой...
Сорвали с обжитого места
— Если бы ты увидел, какая деревня была, где я родилась! Мы ведь сюда, в Горицы, в 60-х годах переехали, при Хрущёве, когда деревни неперспективными объявили, а нас начали сгонять в большие сёла. Деревня наша — Тимофеевка, недалеко от Плишкина была. Красивая деревня, и жили все справно. В каждом доме хозяйство, корова. Грибами да ягодами бегали на большую дорогу торговать. Хорошо жили. Хотя, конечно, всяко было. В сорок первом, когда война началась, было нас в семье четверо. Я — старшая, брат Володя с 24 года, и ещё две сестрёнки помладше. Я к тому времени закончила школу в Дунилове и устроилась в швейный цех. Там хоть какие-то деньги платили, а в колхозе трудились за «палочки», за трудодни. А много ли в колхозе на трудодень получишь?
«Тошнотики» — и те не для всех
– Я на швейной смену отработаю, да ещё в колхозе подрабатывала. На одну мою рабочую карточку разве проживёшь вчетвером-то? Володю к тому времени уже призвали, да только недолго он навоевал, вскоре похоронка на него пришла. Выживали мы в ту зиму за счёт «тошнотиков». Картошки под зиму в поле много осталось, убрать не успели, помёрзла. Вот мы эту мороженую картошку из земли ковыряли, дома мама промоет как следует, высушит, растолчёт и из этой муки напечёт лепёшек. Если их побольше съесть, тошнило, вот эти лепёшки и прозвали «тошнотиками». Так даже мороженой картошки на «тошнотики» и то не больно наберёшь. Председателем колхоза – Аркадий Кувыкин – строгий мужик был. Приказал колхозным сторожам гнать нас с поля — пускай, мол, только колхозники картошку собирают, а тем, кто не в колхозе, на поле делать нечего!
А квартира племяннице нужнее
— Да ты пей, чай-то! Ишь, совсем остыл. Давай я тебе горяченького подолью! — несмотря на мои протесты, засуетилась Вера Александровна.
За окном холодный порывистый ветер гонит седые пряди дыма — где-то недалеко горит трава, морщит серую гладь воды в реке, а здесь, в чистой маленькой кухне, от потрескавшейся большой печи тянет приятным теплом. Ещё на входе я обратил внимание на то, что в самом доме признаков газификации не заметно.
— Подвели газ, — кивает головой Вера Александровна, — да только когда всем подключали, у меня денег не было, вот и осталась без газа. Да это ничего. Дома у меня тепло, слава Богу. Племянница внучатая раза два в неделю приезжает. Дров наколет, воды принесёт, в баню меня на тележке свозит, в магазине что надо купит, вот я и живу.
— А как же квартира? — поинтересовался я. — Неужели участница войны, инвалид не получила благоустроенное жильё по президентской программе?
— Дали квартиру, — кивает головой Вера Александровна. — В Шуе, хорошую квартиру. Только не поехала я туда. Куда я в чужие люди поеду? Ни я никого не знаю, ни меня. Нет уж, здесь доживать буду. Мы ведь всей деревней сюда переехали, все рядом строились. Конечно, многих уже давно и в живых-то нет, ну так их дети да внуки всё равно не чужие. А квартиру я племяннице отдала. У неё двое детей, ей нужнее.
Она защищала небо Москвы
— Когда меня призвали, — продолжает свой неторопливый рассказ Вера Александровна, — попала я в Москву. Дня два или три держали нас на пересыльном пункте, а потом — в эшелон и повезли. Куда — никто не знает. Остановились посреди леса, разгрузились, совсем немного прошли от железной дороги и вот, прямо в лесу, большой лагерь. Палатки, полевые кухни замаскированные, землянки, а чуть поодаль пушки стоят. Тогда они мне просто огромными показались.
Так девчонка из Дунилова стала наводчицей 85-миллиметрового зенитного орудия 1205 зенитно-артиллерийского полка, охранявшего от налётов фашистских стервятников небо над ближними пригородами Москвы. Боевая позиция их батареи находилась в лесу под Волоколамском, на одном из главных направлений немецкого наступления на Москву. Было это ранней весной сорок второго. Только что завершилось зимнее контрнаступ-ление наших войск, в результате которого линия фронта отодвинулась от столицы на несколько десятков километров, но их батареи продолжали оставаться на своих позициях. Немцы, потерпев поражение в сухопутном наступлении, бросили все силы на то, чтобы налётами авиации стереть Москву с лица земли. Как утверждает фронтовая статистика той поры, бывали дни, когда в налётах принимали участие сотни самолётов. Бомбардировщики шли волна за волной, и на ближних подступах к Москве их встречали огнём орудия 1205 зенитного полка, в том числе орудие, которое наводила на самолёты с крестами на крыльях Вера Четверикова.
Бояться было некогда
— Бомбили часто и сильно, — вспоминает она. – Не поверишь, когда сама стреляла, страшно не было, наверное, некогда бояться было. Надо было стрелять, сбивать их. Может быть, и я сбивала, разве поймёшь, когда одновременно стреляют несколько батарей. Зато, когда меня из наводчиц перевели поваром, вот тогда страху натерпелась. Так и думалось, что каждая бомба прямо в тебя летит…
На всю жизнь осталась в памяти страшная картина, которую увидела она в одной из подмосковных деревень близ Волоколамска. Посреди обезлюдевшей, наполовину сгоревшей деревни большая виселица и на ней четыре трупа казнённых гитлеровцами партизан. Молодая женщина и трое ребят, почти школьников. С почерневшими лицами, в обрывках одежды, сквозь которые видны были иссечённые плетьми спины. Немцев выбили из деревни чуть больше суток, наши пошли догонять отступающего врага, и снять тела казнённых людей на тот момент было просто некому…
Был и у меня ухажёр…
— Сейчас можно услышать, что в армии тогда и не кормили, и порядка не было, по телевизору в нынешних фильмах о той войне вообще Бог знает, что показывают. Не знаю… У нас всё было совсем по-другому. Кормили нас, по сравнению с тем, как дома питались, очень хорошо. Я впервые с начала войны не ходила голодной. И порядок был. Дисциплина была очень строгая. За малейшую провинность запросто можно было под трибунал попасть. Хотя, конечно, молодость и на войне молодость. И влюблялись, и письма писали, случалось, и на свидания бегали. Был и у меня ухажёр — показывает она старую пожелтевшую фотографию, с которой смотрит бравый моряк. — В конце 43-го нас, девчонок, стали заменять мужчинами. Вскоре демобилизовали и меня, а он остался воевать. Больше я о нём ничего не знаю.
С войной покончили мы счёты
Из тех девчонок, которые весной 42-го из Дунилова и окрестных деревень ушли на фронт, домой вернулась только она. Снова пошла работать на швейную фабрику. Через год с небольшим закончилась война, начали возвращаться домой солдаты, мало-помалу стала налаживаться жизнь.
— Трудно жили, — вздыхает Вера Александровна, — но были уверены, что раз уж победили, осталось совсем немного потерпеть, хорошенько поработать, и всё будет замечательно. И деревня ожила, по вечерам собирались на берегу Тезы парни и девчата, слушали соловьёв, пели песни, целовались украдкой. А в начале 60-х — новая напасть. Укрупнение на селе. Вначале руководство уговаривало, убеждало переселяться, а там, где люди не хотели покидать обжитых мест, вынуждали. Вот и в Тимофеевке обрезали свет, радио, перепахали дорогу — хочешь не хочешь, а пришлось переезжать.
Вот так в те годы появилась в Горицах Ярославская улица, застроенная переселенцами из Тимофеевки. Вера Александровна показывает на соседние дома, называет фамилии переселенцев. С тех пор и сама она живёт в доме с окнами на Тезу, который 60 лет назад поставил её отчим. Без малого сорок лет отработала Вера Александровна на швейной фабрике, в начале 90-х её с почестями проводили на заслуженный отдых. Сегодня маленький домик Веры Александровны состарился вместе со своей хозяйкой. Подгнило крыльцо, покосился забор.
— Да ладно, — отмахивается она, — мне хватит.
За этими простыми словами все они — поколение наших стариков, переживших голод предвоенных лет, выстоявших и победивших в величайшей в истории человечества войне, поднявших страну из руин послевоенной разрухи, построивших новые заводы и фабрики, самые мощные в мире ГЭС, первыми покорившие космос. Они свято верили, что делают это не для себя, делать что-то для себя им было просто некогда. Они делали это для нас. Делали искренне, от всей души. Может быть, не всё было правильно с точки зрения живущих сегодня, может быть. Хотя с умным видом судить всегда легче, чем что-то делать самим. Мы очень многим, если не всем, обязаны этим немощным старикам. Сегодня им нужно совсем немного — простое человеческое внимание, уважение, чуточку душевной теплоты. Оградить от плевков и осквернения памяти, от оскорбительных ярлыков типа «совки», со смаком навешиваемые новодворскими и иже с ними. Мы обязаны позаботиться о них, позаботиться по-человечески, а не для галочки в отчёте.
