Он защищал небо над Ленинградом

Он был в самом пекле сражений, унёсших жизни миллионов таких же, как он, мальчишек-добровольцев, в лихую годину ушедших защищать Родину.

В дом, что стоит на Центральной улице Колобова, семья Еленкиных переехала больше 80 лет назад. «Вся жизнь здесь прошла. В 30-м году, когда этот дом отец начал строить, мне чуть больше 5 лет было, — рассказывает Николай Яковлевич. — Но я хорошо помню и как сруб ставили, как лес на доски пилили большой ручной пилой… Отсюда, из этого дома, в сорок первом провожали на фронт отца. Из села Колобова и ближних деревень в Шуйский военкомат тогда целый обоз ехал — семьи своих мужиков воевать провожали. Мужики хмурые, бабы в слезах, а мы тогда ещё не понимали, что большинство из них уезжает из дома навсегда. Так и с нашим отцом случилось. Пришло от него всего несколько коротеньких писем — из Москвы, потом из Тулы. А в ноябре из Нальчика получили мы сообщение о том, что рядовой Еленкин Яков Дмитриевич пропал без вести. Отцу тогда 41 год исполнился. Мать до самой Победы не верила, что погиб, всё надеялась. В сентябре сорок второго, когда меня призвали, ушло нас воевать из Колобова и деревень окрестных 12 человек, а домой вернулись только трое — я да ещё двое моих ровесников. А тогда, в 41-м, вся мужская работа по дому на нас с братом Виктором легла. И пахать, и косить, и дрова на зиму готовить. Семья-то маленькая была – отец, мать, да мы с братом – каждая пара рук на счету. Когда школу окончил, нам, мальчишкам, сразу сказали, чтобы никуда поступать и не думали – всё равно через год в армию».

Пешим ходом на Ладогу

— В сентябре 42-го получил я повестку. Собрали нас в Шуе и отправили в Иваново. Там переночевали на полу на вокзале, а наутро погрузили нас в вагоны и куда-то повезли. К концу второго дня приехали. Разбитый вокзал, совершенно безлюдная платформа и надпись на немецком языке «Тихвин». В городе-то оказывается, уже немцы были. Машинист нашего поезда сообразил быстро — сразу же дал задний ход и погнал состав от города. Стреляли фашисты нам вдогонку из пулемётов, орудий, но не попали. К счастью, удалось нам проскочить на не занятую фашистами территорию. Остановились километрах в 10 от города — по обе стороны от железной дороги болото, кусты какие-то. Нам скомандовали выходить из вагонов и рассредоточиться по болоту, но не разбегаться. Поезд ушёл, а мы так и остались стоять по щиколотку в воде, дожидались окончания обстрела. Потом построили нас в колонну, и пешим ходом отправились мы в Ладогу. Пришли мы туда только к концу второго дня. Пока шли, обувка домашняя у многих развалилась. Так и шли — кто верёвками подмётки подвязал, а кто босиком прямо так и шагал. В Ладоге нас погрузили на баржи и ночью озером отправили в Ленинград. Даже накормить забыли, а свои-то харчи мы к тому времени уже подъели.

Люди точно призраки-скелеты

— В Ленинграде нас разместили на Васильевском острове. Жутко в городе было. Говорят, что самой трудной для ленинградцев была первая зима, но и то, что мы увидели осенью 42-го, было страшно. Пока ждали отправки в Кронштадт, использовали нас на работах в городе. Помогали пожары тушить, завалы разбирать, собирать убитых и умерших. Люди выглядели точно призраки-скелеты, грязной кожей обтянутые. Прямо на тротуарах лежали трупы умерших от голода. Нас и самих-то тогда на довольствие ещё не поставили, но всё равно собрали мы продукты, у кого какие были, и горожанам отдали. День, наверное, на третий погрузили нас на самоходные баржи и переправили в Кронштадт. Вот так началась моя служба. Вымыли нас в бане, подстригли, одели в морскую форму и направили в учебное подразделение. Меня с моими десятью классами образования определили в группу дальномерщиков 8-го зенитно-артиллерийского дивизиона 1-го Северного форта. Форт наш защищал подходы к Ленинграду со стороны Сестрорецка и Финляндии. Он был единственный из кронштадтских фортов связан с базой узкой — метра 4 шириной – дамбой, так что почтальон к нам добирался по суше. На остальные форты попасть можно было только на шлюпке.

По неопытности получил контузию

— Зима 42-го для Ленинграда была очень тяжёлой. Взять город штурмом немцы не смогли, и тогда Гитлер отдал приказ уничтожить город, сравнять его с землёй артиллерийскими обстрелами и бомбами. Случались дни, когда в небе одновременно было больше сотни фашистских бомбардировщиков. Шли и со стороны Латвии, и прямо над нами, со стороны Финляндии, где были их аэродромы. Доставалось и нам. В Кронштадте тогда был сосредоточен весь наш балтийский флот, и немцы стремились его уничтожить, пока море замёрзшее и корабли неподвижны. Часть подбитых боевых кораб-лей были вытащены на мель и превращены в неподвижные орудийные батареи большой мощности — их немцы тоже старались уничтожить. Дальномерщиком я был неплохим, очень скоро я не только по силуэтам, но и по звуку безошибочно отличал «Юнкерс» от «Дугласа», а «Фокке-Вульф» или «Мессершмидт» от нашей «Аэрокобры» или «Лавочкина». Но во время отражения одного из налётов я по неопытности получил контузию от своего же орудия. Когда залпом стреляют несколько орудий калибра 76 миллиметров, опытные артиллеристы, чтобы сберечь уши, при выстрелах рот открывают, а я в горячке боя забывал. В результате после нескольких залпов у меня ручьём хлынула кровь из носа и из ушей. Носовое кровотечение уняли, а на одно ухо оглох навсегда — лопнула барабанная перепонка. Немного отлежался в санчасти, а потом перевели меня из дальномерщиков радиотелеграфистом в отделение разведки.

Героя из себя изображать не буду

— Кормили нас, конечно, лучше, чем ленинградцев, но всё равно очень скудно. В начале 43-го года дневной паёк составляли два больших чёрных сухаря — поменьше, чем полбуханки хлеба. И всё. Мы старались экономить. Один сухарь съедали сразу, а второй обычно носили в противогазной сумке про запас. Когда новый паёк получаешь, старый сухарь съедаешь, а тот, что посвежее, убираешь. Когда лёд сошёл, подкармливались рыбой. От авитаминоза у многих началась куриная слепота. Как только солнце зашло, так тебе глаза словно чёрной повязкой завязывают. Мы в сумерках ходили только гуськом, взявшись за руки – впереди шёл самый зрячий из нас.

Тогда же каким-то образом попал в армию и брат Виктор, а ведь ему едва 16 лет исполнилось. Оказался он в Кронштадте юнгой на минном тральщике «Туча». Я, когда об этом узнал, отпросился у командира в увольнение. Дали мне в качестве гостинца брату большую мороженую рыбу, и я отправился к морякам. Вышел он — высокий, выше меня ростом, и худющий, как тростинка…

— Вот таким я был в конце 43-го, — улыбается, показывая старые фотографии Николай Яковлевич. — А это Виктор. Он до капитан-лейтенанта дослужился. Вот так я и воевал. Стрелять приходилось много и по самолётам, и по кораблям, и по наземным целям — пушки-то у нас мощные были, длинноствольные, 76-миллиметровые. Они намного дальше и точнее полевых орудий стреляли. Попадали, конечно, но сколько сбили самолётов — кто его знает. Ведь во время налётов стреляли и наши, и корабельные пушки, и пулемётчики, разве там разберёшься, кто попал? Главное, что сбили. Так что выдумывать, героя из себя изображать не буду, ни к чему это. Воевал, как все, не хуже и не лучше других, а немцев видел вблизи только пленных.

Такого огня за всю войну не видел

— В 44-м, когда немцев погнали от Ленинграда, пушки наши сняли с кронштадтских фортов и перебросили в Мемель в части береговой обороны. У фашистов там была крупнейшая на Балтике военно-морская база, и они любой ценой стремились не дать перевести туда наш балтийский флот, старались максимально разрушить все портовые сооружения. А в начале 45-го, когда наши подошли к Кёнигсбергу, батареи наши включили в состав 612-го артдивизиона и бросили под Кёнигсберг. Вместе с другими артиллеристами громили мы фашистские укрепления и поддерживали огнём войска, штурмующие город. Город тогда весь пылал. Я такого массированного артиллерийского огня за всю войну не видел.

А победу встретили в Баденхагене. Мы знали, что в Берлине идут уличные бои и были готовы к тому, что война со дня на день закончится, но всё равно известие это было, как гром среди ясного неба. Прямо на позиции накрыли столы, гуляли так, как, наверное, никогда в жизни…

О чём ещё сказать? Война кончилась, а тех, кто моложе, оставили в армии. Дослуживал я там, где победу встретил. В 46-м приехал на побывку домой и женился на дочке соседа Маше, Марии Георгиевне. Мы ещё до моего ухода на фронт изредка встречались, а тут война кончилась, живой, здоровый, и она дождалась, чего ещё ждать-то? Так что когда я в 47-м демобилизовался, меня дома уже молодая жена встречала. А Виктор служил до 50-го года…

От 4 Февраля 2014 года Олег Назаров, Тамара Безменова, Павел Пиголкин, МсТv