Родник
Сохатый гневается
Лето. Погода прекрасная. Нет ещё и половины пятого утра, а мы с внуком уже подъезжаем к озеру в Палехском районе. На берегу догорает чей-то костер. Над ним на рогатине — закоптелый чайник. На железном ящике курточка, часы, телефон. Удобно кто-то устроился, подумал я, наверное, с вечера рыбачит. И тут же увидел метрах в ста от нас рыбака.
Мужчина подошёл к костру, поздоровался, представился: «Евгений». На мой вопрос об улове показал садок, наполненный до половины карасями. Разобрав удочки, мы с внуком пошли рыбачить, устроились недалеко от машины. Евгений заплыл на середину озера и закинул с лодки удочку. Вдруг внук прошептал: «Деда, смотри!» – и показал в сторону костра. Я обернулся и увидел крупного лося, подходившего к озеру. Махнул рукой Евгению. Тот дал мне понять, что всё видит. Красавец лось подошёл к воде, наклонил голову и стал пить. Мы, затаив дыхание, наблюдали. Наконец, зверь поднял голову. И тут раздался отчаянный крик Евгения. Он показывал на лося, на его рогах что-то висело. Зверь пятился от воды, пытаясь сбросить ношу, но не тут-то было. Приглядевшись, мы явственно рассмотрели на рогах у зверя садок с рыбой. Лось делал отчаянные попытки освободиться от сетки, мотал головой, но садок крепко держался на ветвистых рогах. Сохатый начал делать страшные прыжки в разные стороны. Ящик со скарбом Евгения полетел в костер. Из садка вывалилась рыба. Костёр лось разом разметал по сторонам. Картина была жуткая. Гнев царя лесов был страшен.
Евгений в это время изо всех сил грёб к берегу. Наконец он выпрыгнул из лодки и сзади ударил лося по бокам. Лось, разгневанный, ринулся на него. Евгений бросился в воду и догнал лодку на середине озера. Лось тоже вошёл в воду, уверенно передвигаясь по трясине. Затем, словно катер, быстро поплыл к лодке. Расстояние между ними сокращалось. Рыбак бросил весла и, как был в сапогах, нырнул в воду и поплыл к берегу.
«Максим, быстро к машине!», — скомандовал я, и почти одновременно, босой и мокрый, Евгений тоже нырнул вглубь автомобиля. Дверки я захлопнул и завёл мотор. Разъярённый лось в это время расправлялся с лодкой, подбросив её рогами вверх. Посыпались вёсла, удочки. «Две катушки новые, импортные, с леской, тёща на день рождения подарила! — сокрушенно выдохнул Евгений. — Всё пропало!».
Зверь ещё долго бушевал на середине озера, затем подплыл к берегу, не посмотрев ни разу в нашу сторону, гордо ушел в лес, изредка пофыркивая.
Михаил ПУРУСОВ
Боевые друзья
Он не понимал, что происходит. Его, боевого, чистокровного дончака, завели в грязный вагон и привезли сюда, в эту душную, полутёмную конюшню, с прогнившими полами и низким потолком. Здесь всё ему было чужим: и люди, и лошади, и даже овёс отдавал прелостью и гнилью. Его поймали во дворе здания, где лежал хозяин. Там все ходили в белых халатах и пахло хлоркой. Курай уже третий раз доставлял его туда, но на этот раз всё было серьёзнее, чем раньше.
...Они шли по лесной дороге. День клонился к вечеру. Было тихо и спокойно. Хозяин негромко насвистывал какую-то мелодию, а он срывал на ходу то сочную траву, то вкусные листья белой акации. Вдруг тишину разорвал хлёсткий звук выстрела. Хозяин покачнулся и упал, а из-за кустов выскочили двое мужчин в грязной форме и кинулись к нему. Курай вздыбился и передними копытами ударил по нападавшим. Через мгновение они уже лежали в пыли, а сверкнувшие на солнце подковы стали красными от крови. Нападавшие не шевелились, и он наклонил голову к хозяину, тихонечко заржал.
Капитан особого отдела МГБ Иван Подопригора очнулся от наркоза после труднейшей операции. Тут же подошла медсестра.
— Ну, как себя чувствуете, Иван Николаевич?
— Нормально, сестричка, нормально, — прошептал он. — А где мой Курай?
— Да здесь он, во дворе. Как привёз вас, так и остался, никому в руки не даётся. Серьёзный конь.
Она говорила что-то еще, поправляя одеяло, но капитан уже провалился в свой мир бреда и яви, где было непонятно, что есть настоящее, а что является просто вымыслом больного сознания. Он снова увидел этих двоих с трезубцами на конфедератках. Они лежали в пыли, а под ними растекалась кровь. Но земля не принимала крови убийц и насильников своего народа и сворачивалась в тёмный сгусток, становясь каменной. Вдруг капитан увидел речушку Самару. Почему-то она была очень широкая, а на другом берегу стояла мать и звала к себе. Он плыл тяжело. Намокшая одежда тянула вниз, и не было сил сопротивляться течению. Но он, пересиливая себя, плыл и плыл, качаясь на волнах. И вдруг на берегу послышался возглас: «Сюда, скорей!» Кто-то протянул ему руку, но в этот момент он попал в водоворот и его потянуло в тёмный омут.
Иван проснулся. Была ночь, ярко светила луна. Рядом на стуле дремала медсестра.
— Курай! Где Курай? — прошептал капитан.
— В конюшне твой Курай, в конюшне, успокойся и скорее выздоравливай, ждёт он тебя.
Она боялась сказать, что по приказу вышестоящего начальства жеребца ещё неделю назад погрузили в вагон и с другими лошадьми увезли куда-то в неизвестность.
… Курая привезли сюда прошлой осенью, но вот уже наступила весна, а за ним никто не приходил. И этот маленький человечек ему стал нравиться всё больше и больше. Да и пахло от него чем-то вкусным, домашним. И однажды Курай, в очередной раз увидев мальца, неожиданно для себя впервые заржал миролюбиво, а когда тот достал из-за пазухи краюху хлеба, посыпанную крупной солью, сдался. Теперь только новому другу он разрешил ездить на себе и никогда не натягивал повод, если тот шёл рядом.
Курай всё реже и реже вспоминал своего настоящего хозяина и уже привык к новому имени Буян, но всё равно к себе никого не подпускал и продолжал ждать и надеяться, что Иван придёт за ним и заберёт отсюда. Он не мог друга бросить! Не мог! Ведь они вместе прошли по военным дорогам и даже были в огромном городе, который все называли Берлин. Город жеребцу не понравился. Травы там было мало, да и та горькая и сильно пахла дымом.
Курай дремал стоя, изредка взмахивал хвостом, отгоняя назойливых мух. Перед ним проплывали картины из его далёкого детства. Вот он, ещё маленьким жеребёнком, бежит по широкой степи, и прохладный ветерок гладит его бока. А вот огромная река, и он стоит по колено
в воде и не может напиться, и кто-то очень знакомый зовёт его к себе. Конь очнулся. На улице громко спорили, люди приближались, и жеребец услыхал знакомый голос:
— Мне сказали, что он здесь. Я с ним полвойны прошёл. Он мне как…
Дончак рванулся к выходу, но две блестящие цепи держали его намертво. Он ударил задними копытами по двери и громко, призывно заржал.
— Курай, я здесь! — майор Иван Подопригора вбежал в конюшню. — Вот ты где! Я нашёл тебя.
Председатель колхоза Аркадий Петрович вошёл в конюшню и остановился. Жеребец, который никого и близко не подпускал к себе, стоял тихо и, уткнув голову в грудь майора, странно урчал, а тот прижался к коню, что-то шептал на ухо, не замечая медленно катившейся по щеке слезы…
Петр КАРАУШ
Трубочист
Гудит стиральная машина. Вдруг в привычный гул добавились какие-то странные звуки: сш-сш, цок-цок… Исчезли, потом вновь стали появляться. Машина отключилась, но… послышалось, будто кто-то скрёбется. Потом звук от легкого падения… Вновь скребётся! Что за казуистика?
Стою в раздумье между стиральной машиной и газовым котлом. Вдруг слышится лёгкий хлопок от падения и летит сажа из дымохода газового котла. Ага! Надеваю перчатку и осторожно открываю дверцу дымохода. Что-то взметнулось вверх по трубе. В лицо мне летит облако сажи. Сажа осела, и я заглянула в отверстие — оттуда на меня уставились две светящие бусинки глаз. Что за зверёк? Или птица?
Протягиваю руку, но, опередив меня, из дымохода пулей вылетает чёрный-пречёрный комочек. Испуганно чирикая, он бьётся в окно. Да это воробышек! Мечется бедный, мечусь и я, пытаясь его поймать и выпустить. Наконец, мы оба устали. Я остановилась, а «трубочист» (иначе его не назвать) спрятался за большим плюшевым мишкой. Начинаю подкрадываться. Ну, что ты, глупенький, я же освободить тебя хочу…
Успешно накрываю его ладонью. Держу легонько, боясь придушить, а он дрожит, сердечко трепещет, и голоса от страха лишился. Внучка рядом стоит, тоже утешает его: «Не бойся, баба тебя выпустит, и полетишь к своей маме». И просит: «Дай погладить?» Но он же в саже! «Ну, дай!» Разрешаю. Она проводит пальчиком по спинке испуганной птички. Вторая внучка:
— А я? — протягивает пальчик, но вдруг, взвизгнув, отдёргивает ручку — видно, страшно стало. А погладить, вижу, очень хочет. Преодолев страх, всё-таки протягивает ручонку и дотрагивается пальчиком до воробышка.
Выходим на порог. Я открываю ладонь. Громко чирикнув, взмахивает крылышками и взлетает, а внучки дружно: «Пока! Пока!»
Инна МИЛЕЕВА
